Небо закрывается на ночь

Оказавшись в постели, она, против обыкновения, не продолжает свой безмятежный сон, а садится и заявляет:

- У меня рот засох.

Почему-то ей не приходит в голову просто сказать: "Дайте водички попить".

Мама отправляется на кухню. Наливает родниковой воды в чашку. Затем в темноте никак не может нащупать ручку двери. И зачем закрывала? Здесь, в дачном домике, двери закрываются наглухо. Голова трещит от бессонной ночи и от запойного чтения. И книжка-то не совсем в ее стиле, хотя и увлекательная. Про сильных, красивых и самоуверенных людей, добивающихся в жизни всяческих успехов.

Мама шарит в темноте, пытаясь нащупать хотя бы выключатель и зажечь свет. Уже слышен жалобный плач там, за двумя закрытыми дверями. Становится даже как-то жутко. До того дочиталась, что не может теперь попасть в комнату к детям.

Когда она, наконец, ложится, уснуть уже трудно. Так всякий раз бывает. В голове шум и мысль о том, что, может быть, и засыпать-то уже не стоит. Все равно скоро вставать. Но как завтра (то есть уже сегодня) жить целый день, "пасти" детей, стирать, готовить?

- Нет. Больше ни за что. Буду читать, когда дети вырастут. Если доживу.

Утром, глядя на осоловелую мамашку, бабулечка говорит свое:

- Вот дикость!

А еще две главы не дочитано. В правой руке Володя, в левой книжка. Рядом на траве стоит на четвереньках Машка и гавкает.

- Да встань же ты на задние лапы! Дурында! - дрессирует ее Степан, позоря семью перед всеми

дачными соседями.

- Не груби, - нерешительно произносит мама, принюхиваясь.

Чувствует запах гари. Швыряет книжку, бежит на кухню. На плитке дымится обугленный ковшик. В нем уже ничего нет. Мама выходит с ним и видит: бабушка в отдаленном конце огорода, наклонив голову на бок, созерцает недостроенный сарай.

- Это было молоко? - кричит ей мама.

Теперь бежит на кухню бабулечка. Настал мамин черед называть вещи своими именами. Но "дикость" было бы плагиатом и откровенной насмешкой. Бабулечка говорит:

- А почему ты меня не ругаешь? Я бы тебя обязательно "отчистила".

x x x

С мамой бывает всякое. Иногда она ходит с таким лицом, что случайные прохожие бросают сочувственные взгляды, видя, что с человеком происходит что-то неладное. Черные мысли одолевают ее, доводя до приступа отчаяния. И наоборот, бывает, что она блестит, как медный грош. Без всяких к тому конкретных причин.

Летом, на даче она обычно становится спокойнее, ровнее. Даже то, что случилось сегодня вечером, не лишило ее самообладания. Только растревожило сердце. И она лежит в темноте, слушая детское сопение, и смотрит в потолок.

Все шло хорошо с утра. Уже август. Он очень нравится маме. Столь любимый дачный сентябрь теперь канет в Лету: старший ребенок идет в школу. Ну, и августа достаточно.

Июнь-июль какие-то еще зеленые, наивные, с глуповатым весельем. В августе наступает зрелая радость. Возле речки, уже совсем охладевшей к купальщикам, мелькают детские спинки. Формочки.

Лопатки. Камешки. Прохладный ветерок. Небо не безоблачное. Ночи темные и звездные. Ужин теперь целиком можно соорудить из того, что выращено на бабулечкином огороде.

Детишки играют. Ничего не предвещает грозы. Но она набегает внезапно. Мама к этому привыкла, хотя знает, что в других семьях бывает гораздо лучше. Ну, что ж поделаешь? Сейчас она уже близка к тому, чтобы перестать убиваться от черной зависти и комплекса неполноценности, а просто начать работать над собой и своими близкими.

С сыном вдруг приключилась дикая истерика. Просто припадок. Приступ жуткой ненависти и агрессии. Он рычал и мычал, как бесноватый. Перекреститься не хотел. Или не мог. Его облили холодным душем. Мама обнимала его, он вырывался. Потом прошло. Остыл. Прочитал "Отче наш" перед ужином. Позднее помирился с соседской девочкой, которая, собственно, и была объектом его недавней болезненной (если не сказать больше, почти бесовской) агрессии.

Мама смотрит в потолок. "Я не из числа тех книжных сильных личностей, которые все Сами. Господи, помоги мне!"

Она знает, что легче болеть своей болезнью, чем переживать болезнь ребенка. Когда выяснилось, что у дочери генетическая патология, что она "нестандартный" ребенок, это стало потрясением. Тяжелейшим для такой слабой, самовлюбленной, новоначальной. Она сломалась и заболела. Парадоксальным образом это помогло ей одуматься и укрепиться. А дорогая и любимая их бабулечка до сих пор не может оправиться от удара, каким стал для нее недуг дочери.

Мысли переключились на другую волну. Воспоминания. Ну не зря же все это было. Не для того, чтобы она теперь опускала руки потому, что у нее такие тяжелые дети, муж пьет, сама инвалид.

Когда она шла туда первый раз, думала, это особенное место, типа кладбища. Ничего особенного. Регистратура. Очередь. Белая дверь. Из-за нее раздается веселый голос: "Ну, по нашей части у вас ничего нет". В ответ беспорядочное, радостное бормотание: "Да?! А я пошла...А там сказали...".

Присмотревшись к людям, она заметила, что не все здесь буднично спокойны. Кто-то пришел на дежурный осмотр. Все уже пережито. Прошло. Теперь наблюдаются. А у других, как у нее, еще под вопросом. Эти как на иголках.

Вот одевается в гардеробе молодая симпатичная женщина. Ее движения поспешны, она вдруг приложила руки к лицу, потом отняла их, посмотрела на себя в зеркало. Не ясно издали, что это. Радость или отчаяние. Положительно у нее или отрицательно.

Когда отрицательно, голос у доктора веселый. В другом случае у него иная тактика. Тем более со слабым полом. Ни в коем случае не допустить, чтобы она разревелась прямо в кабинете. Он же не психотерапевт. Эти ни в чьих интересах. Она и сама изо всех сил хочет сдержаться и не разнюниться прямо здесь.

Врач, резко и даже для пущей важности прейдя на "ты", спрашивает:

- В больницу ложиться будешь?

- А что же делать?... Буду, - бормочет она, как провинившаяся школьница.

- Тридцать третья. Там хорошо оперируют.

Тут вдруг вмешивается медсестра:

- А дети-то есть?

- Двое.

- Ой, все успела! Ну, подумаешь, отрежут. У тебя же почти и груди-то нет.

Завотделением, веселая, шутница, все время, завидев ее, приветствовала: "А, наша многодетная мать!" Вид у этой матери тогда был как у подстреленного воробья, что всех веселило. Онкобольные, вообще, как ни странно, жизнерадостный народ.

А ведь потом еще несколько раз ее "обзывали" многодетной. Уже позже. В храме спрашивали: "У Вас двое или трое?" Она в этот момент была с двумя. На улице как-то, заглянув в пустую коляску, рядом с которой шагала Маша, незнакомая добродушная женщина воскликнула: "А я думала, у вас там третий." Все думали, думали. Такой у нее был забитый вид, что ли. "Вы же многодетная"? - спросила одна знакомая мама в детской студии. "Нет, а что?"

А ведь родила третьего. Но это особая тема. Может, спать уже пора. Этот третий проснется рано.

x x x

На крохотной веранде помещается только небольшой круглый плетеный стол, во время трапез покрываемый клеенкой, и круглые же табуретки. Кроме этой скромной мебели там еще находится пятеро человек и огромное количество солнечного света.

Мама завтракает с маленьким Володей на руках. Бабулечка этого не одобряет.

- Оставишь его мне на месяц, я быстро отучу от рук.

- Ну, ты прямо как Фрекен Бок. У нее тоже дети быстро становятся шелковыми.

Между старшими детьми начинается перепалка. Из-за кружек, которые делятся у них на "женские" (с цветочками) и "мужские" (без цветочков). И Степка, и Маша желают выпить чай из "мужской". На ней изображены какие-то глазастые скачущие чашки-пиалы, наполненные разными снедями. "Женская" же кружка отвергнута. Она пуста и банальна с этими своими глупыми незабудками.

- Дети, мы сидим за круглым столом. В нем есть своя философия. Все равны, никто не может

оказаться во главе стола. Враги, чтобы примириться, садятся за круглый стол переговоров.