Небо закрывается на ночь

Этот блестящий спич произнесен бабулечкой. Редко удается унять этих шалопаев словами. Однако сейчас выступление в защиту мира и дружбы переменило степкины намерения. Он великодушно отдает "мужскую" кружку сестре.

- Я буду из "женской", - торжественно, под стать моменту, возвещает он.

- И я из "женской", - громко вторит ему Марья.

И разборка между ними возобновляется, но теперь уже из-за "женской" кружки. Эта цветочница теперь в фаворитках, ее незабудки насмешливо таращатся на опального соперника.

- А я сегодня впервые видела, как звезда падает, - находит что сказать расстроенная мама.

- Когда это? - Степа сразу отвлекается от посудной дискуссии.

- В четыре утра.

- Ты что, ходила на улицу?

- Да.

- А почему?

- Э-э...ну, не спалось.

- Желание успела загадать? - спрашивает бабушка.

- Это так принято?

- Ну, ты темнота!

После завтрака Степан, постанывая, выводит букву "О" в прописях. После каждого готового экземпляра он вопит:

- Да что это?! У меня не получается!!! Не хочу!!!

Мама с кухни адресует ему ругательства, при этом думая, что неплохо бы обзавестись хорошим ремнем к 1 сентября.

- Да этот стол весь ребристый! Какая в нем философия?!! - неистовствует Степка. И это правда.

Поверхность неровная. Мама об этом не подумала.

Бросив в огороде тяпку, бабулечка наведывается в дом с дельным предложением:

- Забирай своих горлопанов, и идите в лес. А я Володю уложу.

Мама роняет в недоваренный суп ложку. Она умеет действовать оперативно. Через пять минут в подходящей к случаю одежде, с корзинками они топают в указанном направлении.

В лесу высоченные сосны скрипят, нога мягко утопает во мху, особые запахи, особые звуки. Ничего ценного так близко к дачному поселку не найти. Сыроежки только. Ну и что? Мама на каждую из них бросается, как ястреб на цыпленка. Ее победный клич привлекает Машу. Какие они свеженькие, крепенькие! Изо мха видны только шляпки. А с внутренней стороны грибы девственно белые, ни одной червоточины, с капельками росы.

Неизменным их спутником всегда является степкино занудство.

- Ну-у... Это все вы нашли. А я ничего. Я устал. Домой хочу. Какая Машка вредина. Все грибы себе забрала.

Это его обычный стиль поведения. Мама молчит. Браниться в лесу язык не поворачивается. Она вспоминает свое незагаданное звездное желание.

- Ой, как я хочу долго-долго жить. Как говорится "во всяком благочестии и чистоте". А вы чтобы выросли, и у вас были бы хорошие семьи. Никто бы не разводился. Я стану тогда замечательной бабушкой. Внуки будут висеть на мне, как чернички на этом кустике.

- Так много?

- Чтоб целая куча! Я буду с ними возиться гораздо лучше, чем с вами.

- Почему?

- Я же стану такая мудрая, добрая; через многое пройду, многое в себе преодолею.

- Как это?

- Ну, недостатки свои теперешние исправлю. Если не становиться лучше, то незачем и жить долго.

Маме глубоко врезалась в память фраза из жизнеописания одной святой русской женщины: "В детях она счастлива не была". Можно себе представить, что за этим стоит. "А ведь она, наверняка, была прекрасной мамой. Не мне чета", - мелькает в уме.

Через некоторое время группе подростков, сгрудившихся на речном берегу вокруг ревущего мотоцикла, является картина "Трое вышли из леса". Двое, те, что поменьше, швыряют полупустые корзинки, свою одежду на песок и бегут в воду. Никто из присутствующих не обойдет долгим взглядом этих орущих моржат.

Дома обед, сон, обычные преткновения текущего дня. Ближе к вечеру маме приходится оттаскивать возмущенную Машку от Володи. Дочь кричит: "Это мои!" Про трусы, в которых забавно дрыгает ножками ее братишка. С этим трудно поспорить. Несколько часов назад она пришла в них с речки. Володе они тоже вполне подходят, потому что в них напихано большое количество марлевых подгузников.

- Ну, что ты! Успокойся. Ведь сначала эти трусы носил Степашка, теперь он отдал их тебе и не кричит про них: "Мои". Это просто наши общие семейные трусы.

Мама хихикает. Фасон, и правда, как у пресловутых семейных трусов. Такие ситцевые шортики с мелким рисунком. На них надпись есть: "Кочетыгин Боря". Почти вся их одежда кем-то ношена раньше.

А Марья ведь не унимается. Мама малодушно стягивает трусы с Володьки, и сестрица сразу же переодевается в них.

"Наверное, я не права. Ну, как мне их убедить, как воспитать?"

- Идите смотреть радугу, - слышится за окном.

Мама с Володей и с Машкой в семейных трусах выбегают из домика.

Длинный день идет к концу. Впереди укладывание детей, к которому мама готовится, как к бою. Она так и не научилась это делать, чему не перестает каждый вечер удивляться за стенкой бабулечка. Ей слышатся громкие детские голоса, их обычные заигрывания друг с другом, мамино пение. Песни она почему-то выбирает не колыбельные и поет их слишком вдохновенно. Можно не сомневаться, что ни один ребенок не уснет, пока она не напоется.

Книжки она читает артистично, громко, с различными обсуждениями прочитанного и, вообще, лишними разговорами. Если она совсем в "миноре", то не поет и не читает, а ругает непослушных бессонных детей, трясет на руках младенца и при этом громким, остервенелым шепотом твердит ему: "Чи-чи-чи". Как будто это чичиканье может обладать снотворным эффектом.

Да, это надолго. В конце концов, совсем обессиленная мама открывает Молитвослов. И бабулечка слышит, наконец, тихое, убаюкивающее бормотание из детской комнаты. То, что вполне соответствует моменту. Скоро уснут.

Мама падает в постель. Последнее, что она думает: "Началось с падающей звезды, а закончилось радугой. Неплохо для одного дня".

x x x

Утро. Как всегда заторможенная в это время дня мама пытается понять, отчего плачет Маша. Вслушивается в ее жалобное бормотание.

- У меня нет окошка. Неба не видно.

Действительно, только ее кровать соседствует не с окном, а с обитой вагонкой стенкой. Детские слезы неподдельны. Мама уже готова начать двигать мебель. Но тут начинается их обычное безобразие. Степан заводит разговор о том, кто первый будет сегодня купаться с надувным кругом. Тут уже не до неба.

- Ну, давайте! Подеритесь! - вопит разъяренная мама. - Выцарапайте друг другу глаза из-за этого

паршивого круга.

А круг-то отличный. Розовый. Что и говорить! Все в нем хорошо. Кроме того, что он один. А их двое. Степан-да-Марья. Сильнейший уже умчался вперед с этим сокровищем, крикнув:

- Сначала я искупаюсь.

- Я хочу сначала!!! - истошно кричит ему вслед сестра.

Решительными педагогическими приемами мама вынуждает ее пойти на компромисс. Если она вообще хочет попасть на пляж!

- Я потом буду сначала, - решила дочь.

Вот они идут. Это чуть позже. Ее дети. Мама смотрит издали. Ждет, когда приблизятся. А они будто удаляются, а не приближаются. Обман материнского зрения такой. Эта их отделенность-отдаленность вызывает щемящее чувство. Почему-то взялись за руки. Машка съежилась от ветра. Такие крохотные, трогательные, одинокие. Это ее обычная тревога проснулась. "А вдруг сиротками останутся? Кто же их, таких, сможет терпеть и любить, кроме меня? Хоть бы пожить подольше. Вырастить, на ноги поставить."

Дневные часы бегут своим чередом. Мама со Степкой идут в деревенский магазин лесной дорогой, потом через заброшенный пионерский лагерь под названием "Чайка". Ей, как ветерану, приходится объяснять представителю подрастающего поколения, что значит "пионерский".

- В лагере, конечно, не было такой свободы, но мы и не скучали.

- А ты что, здесь была пионером?

- Не здесь. Мы тогда жили на Украине. В советское время. Я тебе потом объясню, что это такое.

Лето всегда проводили в Крыму. Мой лагерь был на берегу Черного моря и назывался "Алые паруса".

- Это белые значит?

- Алые - это ярко-красные. Как же ты не знаешь?