Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия

- Чудно! - заметила Наденька. - Если б можно было туда, на глетчер...

- А разве нельзя? - сказал Ластов и обратился к стоявшему в дверях слуге. - Ведь на глетчер ходят?

- На mer de glace? Как же-с! Только мало - человек шестьдесят-семьдесят в год, не больше.

- Значит, опасно?

- Как бы вам сказать? Если не оступиться, так ничего. Разумеется, если оступишься, то неминучая смерть. Тут есть компания англичан, что сейчас туда сбираются.

- Что ж, - сказала Лиза, - если ты, Наденька, и вы, Лев Ильич, желаете идти с ними, то, пожалуйста, не стесняйтесь, мы с Александром Александровичем соединим utile dulce [полезным и приятным (лат.)]: сыграем в шахматы.

Ей, по-видимому, хотелось остаться с Змеиным вдвоем. Наденька посмотрела на сестру: не шутка ли это с ее стороны; но, уверившись в противном, радостно вскочила со стула.

- Переговорить с англичанами, ведь они буки, и - vorwarts.

Англичане, действительно, оказались буками: они стали совещаться, принять русских в свое общество или нет? Благоприятному исходу совещания способствовал, однако, один юный альбионец с льняными волосами, бесцветно-водянистыми глазами и рыжими, жидкими баками, которому заметно приглянулась хорошенькая россиянка.

- Если позволите, - заметил он, приторно-сладко осклабляясь, - я буду вашим защитником от горных чудовищ?

- То есть от ваших спутников? - засмеялась Наденька. - Нет, благодарю вас, я уже запаслась паладином.

Отзавтракав, общество двинулось в путь. Не до глетчера приходилось им не раз останавливаться. Сперва подбежал к ним мальчик с пастушьим рогом и, извлекши из инструмента несколько нескладных звуков, потребовал должного вознаграждения. Узнав, что рог этот - пресловутый альпийский, англичане с готовностью вознаградили артиста. Затем попалась путникам старушка с арфой; и ее нельзя было пропустить без подаяния. Далее дожидали их двое ребятишек с сурком в корзине, которого они тщетно понукали перескочить через палку. Англичане возроптали.

- Что ж это у вас, однако, за нищенство? - отнесся один из них к проводнику.

Тот только усмехнулся.

- А кто виноват? Вы же, путешественники, их балуете. Они ведь только знай выглядывают из хижин - не пройдет ли кто, да сейчас и выбегают на дорожку добывать денежку, кто чем горазд. Ты, Петерль, опять цыганствуешь? - обратился он к одному из мальчуганов и дал ему щелчок в лоб. - Ведь отец не приказывал? Сказал: выпорет.

Мальчуган, не обращая внимания на нравоучение фюрера, скорчив жалобную мину, протягивал руку к путникам:

- Добрые господа, подайте сиротинке! Англичане не устояли и заплатили должную пошлину.

Перешагнули ручей, образующийся от слияния множества ручейков, вытекающих из глетчера.

- Лютчина, черная, - объяснил фюрер.

- "Лучина лучинушка!" - затянул Ластов.

Англичане недоброжелательно на него оглянулись.

Когда общество перебралось через каменистую морену, нагроможденную у подошвы ледника, их обдало леденящим дыханием зимы. Из цветущего мира долины вступили они внезапно в царство смерти. Внутрь ледника выкопан туннелеобразный грот. Около входа красуется пушка, которая, за полфранка в пользу ее хозяина, безногого инвалида, пробуждает в горах многократное эхо. По деревянным, качающимся мосткам, вошли в туннель. Сначала ледяные стены грота были прозрачны и чисто-голубого цвета; далее, они стали синеть, вот позеленели, все темнее и темнее, пока совершенно не почернели; крутой поворот налево - и открывается мрачный рукав грота, освещаемый только двумя рядами тускло мерцающих свечей. От тепла, распространяемого свечами и человеческим дыханием, своды исподволь тают, и холодные капли брызжут на головы посетителей. Где-то, в глубине ледника, слышится затаенная жизнь - глухо журчащая вода. Откуда-то проносится сухой треск лопающегося льда - вода бежит порывистее и звонче. Вдруг - оглушительный грохот, отовсюду ответствуют гулливые раскаты, сейчас вот, кажется, обрушатся своды...

- Упала лавина, - объясняет проводник.

Но визитаторам делается страшно: а ну, если и вправду похоронит под собою? Все спешат выйти. Навстречу льются розовые потоки света. А! Как славно, как широко дышится на вольном воздухе! Как приветливо улыбается природа, как горячо и отрадно греет солнышко!

Последним вышел молодой англичанин; он вымерил шагами длину грота, справился в Муррее (которого, конечно, всякий сын Альбиона считает долгом иметь всегда при себе) и остался, видимо, недоволен результатом справки.

- Что за нерадение? - заметил он с упреком проводнику. - Тут их показано восемьдесят, а у вас их целых сто четырнадцать.

Проводник опять усмехнулся.

- Муррей - человек весьма почтенный, но все-таки не пророк, чтобы знать наперед, какой глубины грот выроется нами в следующем году.

- Так зачем же вы вырываете новые гроты?

- Да ведь глетчер, сударь, не то, что земля: трескается и подтачивается водою.

- Понятно. И скользит ведь постоянно вниз? На сколько это? Кажется, на три фута в сутки...

- Уж это нам неизвестно.

Но довольный тем, что выказал свои знания по физической географии, англичанин наградил фюрера франком.

Пушка, по обыкновению, в совершенстве исполнила, свое шумное дело. Затем началось самое восхождение на глетчер.

В числе прочих поднималась одна англичанка; она носила огромные, синие очки, для защиты от сверкающего снега; теперь она подобрала платье в виде шаровар и подпоясалась платком. Наденька, не раздумывая долго, последовала ее примеру, причем обнаружила ножку и голень самых изящных форм. Молодой англичанин так и впился в них своими бычачьими глазами и сделался с этой минуты, если возможно, еще любезнее.

Узкая тропинка, по которой подвигался небольшой караван, обогнув подошву ледника, проскользнула в сень соснового леска и взяла круто в гору, по правому склону Меттенберга. Слева возвышалась неприступная гранитная стена, справа зияла глубокая пропасть, на дне которой громоздились одна над другою исполинские ледяные глыбы.

- Тише, господа, тише, - предостерегал фюрер, - и вниз не заглядывайтесь.

- Отчего не заглядываться?

- Голова закружится, и тогда аминь. Еще летось покончила тут одна француженка.

- Как так? Расскажите.

- Поднималась верхом. До этого места доехала счастливо, но тут - Бог ее знает! - голова ли у нее закружилась или так, со страху - только возьми и дерни за повод; лошадь-то сдуру и тяп в пропасть. Вскрикнула дама, взревело животное, взвилась пыль столбом - и поминай, как звали! А добрый конь был, франков в восемьсот. Индо за живое схватило.

Наденька слушала с притаенным дыханием.

- И хороша была она? - спросил Ластов.

- Я вам говорю: в восемьсот франков...

- Да не лошадь! Француженка.

- Да, красивая и совсем молодая, вот как барышня... Невольные мурашки пробежали по Наденьке.

- Ах, Лев Ильич, охота вам слушать такие страсти.

- И такая веселая, - продолжал фюрер, - шутила все со своим муженьком - я не сказал еще, что она была с мужем, - сидела, так ловко избоченясь... А потом, как стали доставать с глетчера, так и человека-то в ней распознать нельзя было: ни головы, ни рук, ни ног - словно котлета или бифштекс какой, один ком сбитого мяса.

- Ах, Боже! - воскликнула Наденька. - Замолчите, пожалуйста.

Легкой серной побежала она по тропинке, шириною не более аршина и неогороженной к пропасти никакими перилами. Она, казалось, уже забыла, что ее может постигнуть одна участь с несчастной француженкой, что каждый неверный шаг ее связан с опасностью жизни. Какая-то лихорадочная веселость овладела всем ее существом.

И паладина ее подмывало. Он несколько раз собирался о чем-то заговорить с нею и не решался.

- Надежда Николаевна, - начал он было раз.

- Что-с?

Он не отвечал.

- Что же вы?

- Я ничего... я так...

- Ха, ха! Зачем же вы меня звали? Несколько минут спустя он опять назвал ее по имени.