Будни директора школы (СИ)

— Буду исправляться, — кивнула та, записывая себе что-то в тетрадь.

— То есть, вы даже и не спорите?

— А что спорить? Вы отметили, я зафиксировала, буду стараться сокращать…

— Да? Ладно. Теперь смотрите: опрос и новый материал у вас как будто поменялись местами. Главное, выходит, опрос?

— Так вы же сами, и завучи тоже, будете спрашивать с меня за оценки! Надо же всем оценки поставить!

— А вам не кажется, что слишком мало времени на новый материал? Даже если отвлечься от того, что это история — 15 минут для любого предмета очень мало. Нет?

Учительница молчала, смотря на него круглыми карими глазами. Кивала на каждую пауза в словах. И молчала. Слушала.

— Хм-м-м… То есть, вы понимаете, да?

Она снова кивнула.

— Ну, ладно. Об этом вам еще и завучи напомнят, если будут ходить к вам на уроки, — сказал директор, делая зарубку в памяти: обязательно послать кого-то из завучей-методистов.

— А теперь давайте по предмету…

— Давайте, — кивнула снова историчка.

— Э-э-э… Вот меня заинтересовал один вопрос. Вы сегодня рассказывали, как началось классовое расслоение и откуда появились бедные и богатые, вожди и подчиненные…

— Да, эту тему я хорошо знаю. Вот нам ее так на семинаре давали, когда я на повышение квалификации ездила…

— Это вы с семинара принесли, что, — директор посмотрел в записи, — наследственная власть появилась, потому что некоторые нечистоплотные и жадные вожди стали передавать ее по наследству?

— Да, — уверенно выпрямилась учительница. — Нам так давали на курсах повышения…

— А что вам давали в институте?

— А?

— Ну, что вам давали в институте, в котором вы учились пять лет? Тоже так? Или о классах что-то по-другому было?

— Но нам же новое на курсах…

— Погодите. Вы что, все, что новое вам дали — час какой-то кто-то поговорил — сразу на веру принимаете и детям потом пересказываете? Это же не пятый класс уже, вы понимаете? И потом… Вы пятнадцать минут это говорите, потом ученики дома читают учебник… А в учебнике — не так!

— Но нам же…

— Вы не поняли? Ваш рассказ не совпадает с учебником. Как вы потом опрашиваете детей? За что ставите оценку? На каком основании? Он, выходит, страницу учебника вам наизусть рассказывает, а вы ему — троечку? Потому что не так, как вы объясняете?

— Но нам же…

— Вам на курсах повышения, да, кто-то делился опытом. Ну и что? Вы своей головой работать можете? Думать же надо! — уже вскипел директор.

На глазах учительницы навернулись слезы. Она дрожащими руками вытащила платочек из сумки, прижала его под веками:

— Я думала, вы мне поможете, а вы кричите…

— Я? Извините, сорвался… Но я не кричу. Когда я кричу — у меня дети писаются, милиционеры по стойке смирно становятся, а учителя — в обморок падают!

Он помолчал, ожидая ответной улыбки на явную шутку. Не дождался.

— Хорошо. Идите. Но имейте в виду. Я к вам еще не раз зайду. Потому что недоволен. И завучи к вам с завтрашнего дня будут ходить. Ходить и наблюдать. И помогать. Чтобы уроки истории не были для учеников седьмого класса самыми унылыми и скучными, чтобы история была — любимой, а учительница — самой уважаемой. Вот чего я хочу. И вот чего мы с вами будем добиваться. Вам ясно?

Она кивнула.

— Вы поняли, в чем мое недовольство?

— Да. Вот тут пять минут, а тут…

— Да не в минутах, не в минутах только дело… Ну, как вам объяснить, что история — это один из самых интересных предметов в школе. Он — гуманитарный, понимаете, человеческий… Эх-х-х… Ладно. Идите. Завтра у вас на третьем уроке кто-то будет из нас. Готовьтесь.

— Хорошо, — дрожащими губами вымолвила она и вывалилась за дверь.

А директор, дождавшись ее ухода, потянул к себе тетрадь с планированием и обвел ее фамилию жирно. «Надо будет завучей натравить», — подумал он. — «Пусть сначала методикой проведения урока с ней займутся. А потом я опять по фактам, по фактам. По предмету… Надо же учить молодую…»

Ленинский урок

В дверь постучали, потом приоткрыли, мелькнул черный глаз и в щель проговорили:

— Мы пришли…

— Сейчас-сейчас, — оторвался от бумаг директор школы.

Кроме того, что он был директором и весь день носился по этажам, гоняя бездельников, проверяя учителей, наводя дисциплину и составляя списки необходимого, он еще был учителем истории. Но учитель — это провел урок, и все. А он как-то связался со старшеклассниками, и теперь вечером раз в неделю они приходили в школу, чтобы послушать что-нибудь по истории более глубоко, чтобы поговорить, чтобы поспорить…

Вот и сегодня в шесть вечера в полутемном коридоре перед гардеробом кучковалось пятеро-шестеро будущих выпускников.

Кстати, любимцами на уроках они не были. Да и самим им история не казалась главным или самым любимым предметом. Зачастую, начавшись с истории, их беседы перетекали на обсуждение политики и жизни, потом опять — на историю, и так до позднего вечера, пока уже директор сам их не выгонял домой.

— Ну, что ж… Сегодня по плану у нас, — директор полистал тетрадь. — По плану у нас сегодня — Гражданская война.

— А скажите, вот это, то, что в Вильнюсе — это уже война? Там же стреляют? И танки…

— Ну, я думаю, что назвать это войной нельзя. Хоть и стреляют. Хоть и танки. Вот давайте подумаем, какие войны мы знаем в истории. Историю вспомним.

— Религиозные, — аккуратно подняв руку и получив кивок головы — разрешение, сказала отличница.

— Так. Раз. Есть такое.

— Ну, еще вот есть справедливые и несправедливые, — полистал методичку будущий абитуриент.

— Это где такое? Ну-ка, покажи… Вот ведь… Я уж думал, давно такого нет. Какие справедливые-несправедливые? Для кого они справедливые, а для кого — нет? Это кто оценку дает? Победитель? Не бывает войн справедливых. Все войны — несправедливы.

— А наша, Отечественная? — удивленно поднял голову заядлый спорщик и хитро прищурился: срезал!

Директор помолчал, глядя в сторону, в темнеющее окно, на улицу.

— А как ты думаешь, — спросил он. — Для фашистов, когда наши стали их бить, война казалась несправедливой? Они тут же сдаваться начали? Нам, справедливым?

— Так, что… И наша — несправедливая?

— Ну, как тебе объяснить… Понимаешь, справедливо или несправедливо — это же люди решают. И решают, как правило, потом, по итогам события. А войны — они не между людьми. Они — между государствами. Вот, Первая мировая, помнишь? Справедливая? Для кого?

— Так вы же говорили, что была одна сторона справедливая — Сербия!

— Предположим. А Россия?

— Она же за Сербию!

— Ага. А Франция за Россию, Англия — за Францию, Америка — за Англию… Тянут-потянут… Я вот тебе скажу, как историк историку…

— Хы-ы-ы… Я — историк?

— А как же! Мы все — историки. Мы все исследуем и изучаем историю А не зная истории — как понять то, что творится? Так вот, как историк — историку. Любое государство есть несправедливое государство. Любое. Следовательно, любая война между государствами — есть война несправедливая.

Они помолчали, переглядываясь.

— Это вы что, и наше государство…

— Я сказал: лю-бо-е.

— А вы не боитесь?

— Чего? Это не мои слова, это классиков слова. Государство — это аппарат принуждения, насилия одного класса над другим. Это армия, полиция, суд… Это налоги, когда у тебя отбирают твое, заработанное. Государство создает законы, которые ущемляют твои права. Не бывает законов, расширяющих права. Есть только те, что права ущемляют. Просто в одном государстве один класс давит на другой, в другом — наоборот, этот на тех.

— А чего тогда те — терпят?

— А потому что государство с армией и с полицией. А вот когда армия-полиция слабы — вот тогда и возникают гражданские войны. Они — между классами. Между теми, что правят, и теми, что править хотят. То есть, понимаете, брат на брата — это просто описание, как оно происходит. Потому что свои бьются со своими. А на самом деле — война за власть. И люди становятся на ту или на иную сторону. Вот брат на брата и выходит…