Скитники

Впадину, приютившую скит, обрамляли два вытянутых с запада на восток хребта: Южный - более низкий, пологий и Северный - высокий, величественный, в бесчисленных изломах и трещинах, с чередой снежных пиков по гребню.

Излазивший Впадину вдоль и поперек, Корней прекрасно ориентировался среди холмов, ключей, чащоб и болотин, покрывавших котловину. Никто лучше его не знал, где нынче уродилась малина, где гуще морошка, а где уже пошли грибы. Зверье настолько привыкло к нему, что без опаски продолжало заниматься своими делами даже если он проходил совсем близко. Скитник на ходу разговаривал с ними, и ему казалось, что они понимают его.

К шестнадцати годам Корней столь подробно изучил все окрестности, что ему стало тесно во Впадине. Он все чаще обращал свой взор на горные пики Северного хребта, манящие своей мощью и неприступностью. В погожие вечера он любил наблюдать, как заходящее солнце красит скалистые грани его отрогов то в пурпурно-алые, то лилово-сине-зеленые, а чаще всего в золотисто-желтые цвета.

Корней не единожды делился с дедом своей мечтой подняться на самый высокий пик, но старик сердился на внука, запрещая даже помышлять о том.

- Деда, объясни - почему мне нельзя в горы? Я ведь уже взрослый и быстрый - за один день обернусь! - уговаривал Корней.

Понимая, что одними запретами не обойтись, Никодим вынужден был, взяв с внука обет молчания, рассказать ему историю про монаха и про страшный мор.

- Помни: ведаем о том только я да Маркел. Ты третий, кроме того самого схимника, кому сия страшная тайна доверена. Так что, не отпускай ее далее себя. Человеки, известно, зело любопытны, а последствия этого свойства для нас всех могут быть ужасными: найдется непоседа-ослушник, на вроде тебя, заберется туда, и тогда всем нам смерть. Потому и наложили мы с Маркелом строгий запрет на посещение тех мест. - Никодим внимательно оглядел внука, словно видел впервые. - А ты и впрямь вырос, возмужал. Пожалуй, дозволю тебе подняться в горы. Но тех пещер сторонись, не приближайся к ним.

Незадолго до восхождения Корней, намечая путь к вершинам, раза три взбирался на скалу неподалеку от Верхов и внимательно разглядывал широкий предгорный уступ, упиравшийся в крутые скаты хребта, иссеченные лабиринтами ущелий, таинственными нишами, пронзенные стрельчатыми шпилями, намечая путь к вершинам.

На уступ-террасу Корней взобрался легко и быстро. Она была намного шире, чем казалось снизу. Ее устилала тучная, по пояс, трава, среди которой крупными, мясистыми листьями выделяется медвежий лук - черемша. Сочная трава разваливалась под ногами на обе стороны, оставляя за путником глубокую траншею. От окружавшей безмятежности и раздолья Корнею даже захотелось повалиться с разбегу на перекатываемые ветром изумрудные волны и лежать на них, внимая голосу ветра и щебету птиц. Дальше за террасой дыбилась твердь высоченных гольцов с каменными проплешинами, покрытыми кое-где пятнами разноцветного лишайника и зелеными заплатками кедрового стланика. Над всем этим господствовал трехглавый пик, от которого несло прохладой и свежестью.

Там, где терраса упиралась в горы, перед взором путника неожиданно возникла почерневшая от долгих годов часовня с кровлей, поросшей уже белесоватым мхом. Рядом, из высокой груды камней, торчал потрескавшийся крест высотой сажени в три, а может и более. Подойдя ближе, Корней увидел, что поперечины креста покрыты резьбой со скорбными словами из Евангелия. На камнях, подле креста, лежал… свежий букетик луговых цветов.

“Господи, помилуй! Неужто из пещерного скита еще кто жив?” - со страхом и благоговением подумал путник.

Помолившись на потускневшую, изрядно облупившуюся икону, висящую над входом, Корней с опаской заглянул в древнее святилище. Темное снаружи, внутри оно излучало теплый медовый свет обтесанного дерева. В часовне было пусто. Лишь в углу резное распятие. Еще раз сотворив молитву, скитник направился дальше и через шагов шестьдесят вышел к озерцу с неподвижной водой в каменной оправе. Разморенный нараставшим зноем, парнишка, не раздумывая, скинул одежду и, хотя в глубине души шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, нырнул с высокого берега в слепящее отражение солнца.

Холодная вода обожгла, вызвав в теле приятную свежесть и бодрость. От плеска волн между береговых стен заметалось гулкое эхо. Проплыв туда и обратно, Корней стал высматривать место, где можно было бы подняться наверх. Но безобидные сверху берега снизу выглядели совершенно по-иному: они, склонившись к центру, буквально нависали над Корнеем.

Проклиная неуместную прихоть, из-за которой он оказался в каменной ловушке, Корней лег на спину и, чуть шевеля ногами, тихонько поплыл. Глядя в голубой овал неба, Корней просил у Господа милости и помощи, но в ответ, с небосвода, словно унося с собой последнюю надежду, уплыло даже одно-единственное облачко.

Вода в озере была такой студеной, что даже закаленный парнишка вскоре стал ощущать неприятный озноб, проникающий все глубже и глубже. Холод подбирался к венам, достиг костей, заскреб сердце. В голове застучало - это конец!

Другой на месте Корня закрыл бы глаза, выдохнул воздух и погрузился в многометровую толщу, дабы без долгих мучений обрести вечный покой, но Корней был не из тех, кто сдается без борьбы.

Он упорно плавал вдоль берегов, высматривая площадку или уступ, на который можно было бы взобраться, но тщетно…

Вдруг спину что-то царапнуло. Перевернувшись, Корней увидел в воде, прямо под собой, гряду камней. Она тянулась несколько саженей и, резко обрываясь, терялась в глубине. Приободрившись, пловец стал нырять и переносить, перекатывать легкие в воде камни в одну кучу. Когда из них сложился островок, парнишка выбрался на него погреться, но прежде преклонил колени, творя молитву:

- Господи Всемогущий! Не отведи милость Свою от раба Твоего неразумного. Отче наш, вразуми меня грешного, спаси и сохрани. Во всем полагаюсь на волю и милость Твою. Аминь!

Вот уже и солнце скрылось за кромкой проема. Воздух сразу охладел. Подкрадывалась ночь. Промозглая сырость вновь смыкала свои леденящие объятия. Чтобы не замерзнуть, Корней стал перекладывать с места на место камни, приседать, размахивать руками, хлопать ими по бокам.

Стремясь поддержать спокойствие духа, молодой скитник не переставал страстно молиться, веря, что Господь не даст сгинуть. Ведь он уже дал надежду - островок.

Утром солнце хотя и выглянуло из-за отрога, сам островок осветило только к полудню. И сразу будто чья-то теплая, ласковая рука согрела съежившегося на угловатых камнях человека. Уняв дрожь, Корней еще раз с надеждой прощупал цепким взглядом отвесные берега озерца и, в очередной раз убедился, что самостоятельно отсюда не выбраться.

Перед его мысленным взором неожиданно возник скромный букетик у креста. Ведь кто-то же положил его туда! И совсем недавно! Корней принялся еще истовей просить Бога ниспослать ему в помощь того ангела или человека, который положил цветы, но мир оставался безучастным к его мольбам.

Все требовательней заявлял о себе голод. Его когти раздирали пустой желудок на части. Темноспинные рыбины, как бы дразня, то и дело подплывали к островку, и сноровистому Корнею удалось таки камнем оглушить одну из них. Сырое мясо чувство голода притупило, но от холода не спасло. К тому же к вечеру зарядил дождь. Он лил то ослабевая, то набирая силу почти сутки. Корней продрог настолько, что уже не был в состоянии не только бросить, но и поднять камень - судорожная дрожь сотрясала скрюченное на островке тело…

Властелин неба - громадный золотистый беркут, широко распластав крылья, парил в промытом дождями лучезарном поднебесье, наслаждаясь своей способностью подниматься выше самых высоких пиков, не прилагая к тому видимых усилий. Рыжик обожал эти полеты в последние погожие дни скоротечного лета.

В овальном зеркале озерца рядом со своим отражением беркут увидел островок, которого прежде не было, и лежащего на нем человека. Острое зрение позволило орлу даже с высоты признать своего кормильца и друга - Корнея.