Смерть Вазир-Мухтара

, только с плоской крышей. В одной половине жил Назар-Али-хан, мехмендарь Грибоедова, со своими феррашами и пишхедметами, в другой были квартиры Мальцева и Аделунга. Охраняли их те же ферраши. Еще один двор - ив нем большой тополь. Один-одинешенек, как рекрут на часах. Низенькую калитку теперь охраняли русские солдаты. На третьем дворе - не двор, а дворик, с южной стороны - двухэтажное здание, узкое, как недостроенный минарет. Три комнаты наверху, три комнаты внизу. С середины двора вела наклонная, узенькая и частая, как гребенка, лесенка прямо во второй этаж. Во втором этаже сидело существо таинственное, Вазир-Мухтар. Он сидел там, писал, читал, никто не знал, что он там делает. Добраться до него было трудно, как до человека закутанного, нужно было распутать три входа и размотать три двора.

5

Он сидел там, во втором этаже, писал, читал, никто не знал, что он там делает. Он мог, например, там сидеть и писать бумаги всем иностранным державам. Или день и ночь думать о величии своего государя и русской державы. Манучехр-хан, который приготовлял для него покои, думал, что Вазир-Мухтар будет смотреться в зеркала. Он много наставил там зеркал с намалеванными по стеклу яркими цветами, и, сидя за столом, можно было видеть себя в десяти видах одновременно. И правда, Вазир-Мухтар видел себя в зеркалах. Но он старался не смотреть долго. Удесятеренный, расцвеченный Вазир-Мухтар не приносил особого удовольствия Александру Грибоедову. И правда, что он сидел за бумагами с видом величайшего внимания. Он писал:

Из Заволжья, из родного края, Гости, соколы залетны, Покручали сумки переметны, Долги гривы заплетая.

Он следил ухом за небогатыми, потерявшими вид звуками, которые доносились через три двора, и ловил старорусскую песню об удалых молодцах. - Вот они

На отъезд перекрестились, Выезжали на широкий путь.

На широком пути много разбойничков, сторожат пути солдаты и чиновнички - надобно в сторону спасаться. И спасся.

Терем злат, а в нем душа-девица, Красота, княжая дочь.

И медленно потягивал он холодный шербет, что принес Сашка, и уже кругом была прохлада, которой искал всю жизнь:

Ах, не там ли воздух чудотворный, Тот Восток и те сады, Где не тихнет ветерок проворный. Бьют ключи живой воды.

Тут бы радость, тут бы нужно веселье, а фортепьяна нету. Стоит белая, слоновой кости, чернильница, калямдан, выделанный как надгробный камень. И похож на могилку Монтрезора.

Грешный позабыл святую Русь...

Тут ему и славу поют.

Буйно пожил век, а ныне Мир ему! Один лежит в пустыне...

Эту песню петь будут. Будут петь ее слепцы и гусельники по той широкой дороге, и будут плакать над нею бабы:

У одра больного пожилая Не корпела мать родная, Не рыдала молода жена...

Он отложил тихонько листок, с недоумением. - Молода жена. Что-то похожее пел десять лет назад у его окна пьяный Самсон, и он к нему тогда не вышел. Он теперь добьется его выдачи. А умирать он и не собирался, последний страх оказался чиновничьей поездкой по приказанию.