Путь к женщине (сборник)

  -- Нет, спасибо, -- отказалась Ксения Дмитриевна. -- Есть мне не хочется, меня просто на кисленькое потянуло... Я не столько голодна, сколько утомлена. Не спала несколько ночей подряд. У меня нет своего угла. Комнаты нет. В Москве без больших денег невозможно достать себе комнату. И сегодня я ночую у одних, завтра у других, сегодня сплю на роскошной постели с пружинным матрацем, завтра валяюсь на голом полу в проходном коридоре, на сквозняке...

  -- Ксения Дмитриевна! -- вскричала Гаша жалостливо и заморгала густыми рыжими ресницами. -- Да ночуйте вы у меня! У меня все-таки просторно: две комнаты, калидор, кухня. И постелить есть что, и укрыться найдется чем.

  -- Спасибо, Гаша. Подумаю об этом. А вы замужем?

  -- Да. Вышла замуж. За того, помните, за Андрея, который тогда ко мне на кухню приходил.

  -- Помню, помню, -- сощурила глаза Ксения Дмитриевна, припоминая. -- Интересно, как вы с ним живете? Расскажите.

  -- Чего рассказывать-то, -- сконфузилась Гаша. -- Я не знаю, чего рассказывать. Нет ничего такого рассказывать.

  -- Рассказывайте, рассказывайте, -- подбодрила, подтормошила ее Ксения Дмитриевна.

  -- Ну, поженились мы с ним... -- начала Гаша, в смущении оторвала от обертки своей покупки клок белой бумаги, ском­кала его в кулаке, бросила под скамью. -- Ну, он вскорости после этого сдал экзамен на шофера... -- оторвала она еще клочок оберточной бумаги, смяла в руке и бросила туда же. -- Ну, он поступил в гараж Наркомздрава... Он на машине ездит, я на машинке шью на больницы белье... Шить хорошо выучи­лась... Ну, живем мы с ним, с Андреем, конечно, хорошо, обои довольные, он получает, я получаю... Ну, народили двоих детей, на детей тоже не можем пожаловаться, дети все-таки хорошие, слушаются, боятся, две девочки, одной годочек, другой три... Уже все рассказала, -- вздохнула Гаша утомленно и подняла лицо: -- Вот пройдемте сейчас к нам, тогда сразу все увидите, как мы живем. Пойдемте?

   -- Нет, Гаша, -- соображала Ксения Дмитриевна. -- Се­годня я никак не могу. Сегодня я должна проехать по железной дороге за город, на одну подмосковную дачку, навестить старых друзей, у которых в этот приезд в Москву еще не была. Вот хорошие люди! Может быть, они помогут мне устроиться. Я рас­считываю прогостить у них всю неделю. А в будущее воскре­сенье я с удовольствием зашла бы к вам.

  -- Ну смотрите же, не обманите!

  -- Нет, нет, Гаша. Непременно зайду. Мне самой инте­ресно.

   Они распрощались.

   И -- одна с промокшим кульком кислой капусты, другая с голубым атласом в изорванном свертке -- пошли в разные стороны, обе насколько обрадованные встречей, настолько по­чему-то и подавленные ею.

   Зачем, для какой, собственно, цели они заговорили друг с другом? Не лучше ли было бы сделать так, как это делается теперь: притвориться не узнавшими друг друга и пройти мимо?

   Кто знает, что за человек теперь Гаша? Кто знает, что за человек теперь Ксения Дмитриевна? Ведь в тот промежуток вре­мени, в который они не виделись, прошла социальная революция.

II

  -- Ксения Дмитриевна! Дорогая! Наконец-то! -- привет­ствовала гостью рослая, одутловатая, важная на вид, седовласая дама в очках, кормившая с крылечка дачки кур. -- Давно пора, давно! -- поцеловалась она с Ксенией Дмитриевной, держа в одной руке старый умывальный таз с просом, а другой обнимая вокруг шеи молодую женцдину. -- Совсем забыли нас! Нехо­рошо так делать, нехорошо! Но лучше поздно, чем никогда!

  -- Я много раз порывалась к вам, Марья Степановна, но все не удавалось собраться, -- проговорила Ксения Дмитриев­на, тронутая теплой встречей. -- Вы знаете, как разбрасывает Москва?

  -- Чего же мы тут стоим? -- хорошо улыбнулась ей под стариковскими очками Марья Степановна и выплеснула курам из дырявого таза остатки проса. -- Тип-тип-тип... Пройдемте в комнаты.

   Они поднялись по ступенькам на крыльцо дачки. Вся дач­ка -- бревенчатая, с затейливой резьбой, с мезанинчиком в два крохотных оконца -- походила на игрушечный домик в рус­ском стиле из кустарного магазина.

  -- Очень хорошо, что пришли, очень хорошо, -- обняла хозяйка гостью за талию и пропустила ее вперед себя в дверь. -- А то к другим ко всем, слышим, заходите, а к нам нет. Думаем: не обиделись ли вы на нас за что-нибудь?

  -- Что вы, Марья Степановна, -- проговорила гостья с не­естественной от вечной внутренней боли улыбкой. -- Разве я могу когда-нибудь обидеться на вас? Вы были самая близкая подруга моей матери, знаете меня с пеленок.

  -- Да, да, -- вздохнула Марья Степановна, уже войдя в по­лутемную комнату. -- Ваша покойная матушка, умирая, завещала мне заботиться о вас. И я всегда рада, чем смогу, помочь вам.

  -- Благодарю вас, Марья Степановна, благодарю, -- по­вторяла растроганно гостья и после яркого уличного света при­глядывалась к полупотемкам низкой комнаты.

  -- Боречка, поздоровайся, Липочка, поздоровайся, -- наста­вительно произнесла Марья Степановна, проходя мимо своих внучат, мальчика лет восьми и девочки лет пяти, нагорбленно сидевших с широко раскинутыми локтями за большим столом в столовой.

   Боря, с желтым костлявым лицом и мутными глазами, дер­жал в левой руке вырезанного из старого журнала Илью Му­ромца на коне, а в правой ножницы с обломанными концами, похожие на рачьи клешни.

   При приближении к нему незнакомой дамы в зеленой шляпке он ножницы из правой руки лениво переложил в зубы, а руку с вялой сырой кистью нехотя подал со своего места гостье.

   -- Встать надо! -- прикрикнула на него бабушка, возмущенная его сонливостью. -- Липочка, а ты? -- тотчас же обратилась она к маленькой, ниже стола, девочке. -- Боря уже поздоровался, и ты должна!

   Липочка, остриженная под монашка, с ярко-пунцовыми, точно намалеванными, щечками, с живыми зверушечьими глазками, порывисто соскочила со стула, сделала несколько тверденьких шажков к гостье и молча подала ей без всякого пожатия вы­прямленную, как деревяшка, руку.

   -- А что надо сказать? -- с гордым видом спросила бабушка, необычайно довольная внучкой.

   Внучка набрала полный животик воздуху, выпучила в про­странство бессмысленные глазки, задрала вверх подбородочек и, точно ученица с последней парты, старательно выпалила:

   -- Спасибо!

   Все рассмеялись.

  -- А ну вас совсем, -- махнула рукой на детей бабушка и уставила блестящие стекла очков на Ксению Дмитриевну: -- Хотите, тут посидим, хотите, выйдем посидеть на террасе?

  -- На воздухе лучше, -- потянулась из мрачной комнаты Ксения Дмитриевна и толкнула перед собой широкую стек­лянную дверь, ведущую на террасу.

   Они уселись на крытой террасе друг возле друга в по­скрипывающих плетеных креслах.

   Со всех сторон их окружал старый хвойный лес, высокой стеной стоявший тут же, за палисадником, в каких-нибудь двад­цати шагах от дома.

   Красные стройные стволы сосен на всем пространстве леса равномерно чередовались с синими пышными елками, точно эле­гантные кавалеры в золотых мундирах и томные дамы в широчен­ных юбках, навсегда застывшие в неоконченной фигуре кадрили...

   Лес так и дохнул на Ксению Дмитриевну вечным сумра­ком, жуткой глубиной, безжизненным покоем так и заговорил ее раскрывшейся душе о бесконечности времен, о безгранич­ности пространств, о возможности жизни иной...

   И ей не хотелось ни слушать очкастую Марью Степанов­ну, ни самой говорить.

   Хотелось только сидеть, смотреть на лес и молчать, отды­хать больной душой, погружаться всем своим существом в кос­мическую материю, отдать себя во власть силам природы, един­ственно мудрым, раствориться в них без остатка.

   Вот где лечить свое безумствующее сердце!

   Вот у кого спрашивать от сумасшедшей любви совета!

  -- Ну, как же вы устроились в Москве? -- спрашивала Марья Степановна. -- Где служите? Много ли получаете? Хо­рошая ли у вас квартира или пока только одна комната?