Путь к женщине (сборник)

   Профессор брал все, что давал ему Федосеев, и исполнял все, что тот ему приказывал.

  -- По крайней мере, теперь смогу весь отдаться своей науке, -- чтобы не молчать, тоном благодарности проговорил он, ставя на пол мешочек за мешочком.

  -- А она, эта наука, хотя хлеб-то тебе дает? -- грубо спро­сил Федосеев и перегрыз зубами веревку, чтобы завязать ею один из мешочков профессора.

  -- О, она мне дает больше, чем хлеб! -- убежденно ска­зал профессор, имея в виду то общественное значение, кото­рое будет иметь его работа.

  -- Больше? -- покровительственно спросил Федосеев. -- Значит, хлеб с маслом? Это хорошо. Лишь бы был сытый.

  -- Ну спасибо вам, спасибо! -- растроганно говорил про­фессор при прощанье.

  -- Кушай на доброе здоровье, -- коротко мотнул головой Федосеев, довольный, что кормит такого человека.

  -- Иван Никитич, -- приостановился и обернул назад лицо профессор с поклажей, как носчик, весь в мешках, кулечках, с привешенной бутылкой. -- А вы не сказали: как же потом? Через месяц опять приходить?

  -- Да! Обязательно! Как говорили! Да за маслой по до­роге хорошенько смотри, не разбей, масла очень хорошая, пря­мо на редкость!

   В тот же день весь город облетело радостное известие, что наконец-то увидели профессора возвращавшимся из склада No 1 с обильной ношей!-

  -- Слава богу! -- с удовлетворением говорили красноминаевцы,-- Профессор добился-таки своего права! Академиче­ский паек получил!

  -- Куда? -- ласково спрашивали его встречные всякий раз, когда он раз в месяц утречком шел на склад, с пестрыми мешочками, с зеленой бутылкой. -- За академическим пай­ком? Идите, идите. Дело хорошее.

  -- Откуда? -- еще веселее приветствовали его, когда он возвращался из склада тяжело нагруженный. -- С пайком? Значит, продолжают давать? Вот хорошо! Все-таки сознают.

   И стал с той поры профессор получать от Федосеева паек ежемесячно.

   Это была его первая удача в Красном Минаеве!

   И он, снова вернувшись к своему труду, с таким самозаб­вением работал, как еще никогда. Творческая научная работа составляла для этого человека самое важное в жизни, все ос­тальное он считал несущественным, не стоящим внимания.

   Как раньше в Петербурге, так теперь в Красном Минаеве, он преемственно продолжал развивать ту первую человече­скую мысль о праве, которая тысячелетия тому назад впервые возникла на земле вместе с появлением на ней первого чело­века. Он протягивал от предков к потомкам ниточку правовых знаний...

   Профессор быстро поправился, окреп, пополнел, посвежел.

   Но навсегда тяжелым остался для него тот день, когда ему раз в месяц приходилось отправляться с мешочками и бутылкой на склад.

   Невольно припоминалось: осень, дождь, мокрая мостовая, перегруженная пьяными людьми линейка, раскоряченная на четыре ноги лошадь, перебегающий к нему через дорогу, в кожаной куртке, в высоких сапогах, на кривых ногах, с растопы­ренными руками, как спрут, Федосеев...

ЛЮБОВЬ КСЕНИИ ДМИТРИЕВНЫ

Повесть

I

   На рынке, в узком проходе между дву­мя рядами одинаковых торговых будок, по архитектуре напоминающих голубятни и уве­шанных с фасада красными лентами, голубыми подвязками, зелеными подтяжками, корич­невыми чулками, среди изнеможенно проди­равшихся навстречу друг другу покупателей, в крутой людской тесноте, как в крутом тес­те, неожиданно столкнулись лицом к лицу две молодые женщины.

   Совсем не похожие одна на другую, они были, каждая по-своему, очень интерес­ны, даже, пожалуй, красивы. По крайней мере об этом говорило то подчеркнутое внимание, с которым в них впивались глазами проходя­щие мимо мужчины.

   Одна -- светлая блондинка с просто­душным русским лицом, вздернутым носом и широким румянцем на мячико-округлых ще­ках, одетая в длинный, маково-красный, под цвет щек, шерстяной платок с крупными кис­тями и в короткую, новую солдатскую ши­нель защитно-зеленого цвета под тон зеле­ным с желтинкой глазам, -- выглядела типич­ной, переселившейся из деревни в столицу удачливой крестьянской бабенкой.

   Другая -- повыше ростом и похудоща­вее, смуглая брюнетка, с острым птичьим но сом и с узкими миндалинами темных, осторожно высматриваю­щих глаз -- смахивала на образованную, потерпевшую какой-то важный жизненный крах иностранку. На ней было длинное вылинявшее шелковое пальто фиолетового цвета со стальным отливом и ярко-зеленая, издалека приковывающая взгляд, фет­ровая шляпка без полей, формой и краской напоминающая купол деревенской церкви.

   Обе они -- и русская в платке с кистями, и иностранка в шляпке куполом, -- коснувшись в тесноте носами, с одинаково громадным изумлением посмотрели друг на друга в упор. Что-то знакомое, что-то чрезвычайно близкое, почти родственное пробудили они друг в друге. Однако увлекаемые безостано­вочным кружением рыночной толпы, как течением реки, они продолжали свой путь, одна в один конец галантерейного ряда, другая -- в противоположный.

   Молодые женщины, удаляясь одна от другой, прошли всего несколько шагов, когда вдруг, очевидно охваченные одним и тем же чувством, обе они одновременно обернулись назад. Взгляды их встретились. И на этот раз они уже остановились, став в нерешительности вполоборота друг к другу.

   Маяча издали одна ярко-красным платком, другая -- ярко-зеленой шляпкой, они одеревенело стояли на месте, как две вбитые в почву сваи, омываемые со всех сторон движущейся толпой, как текучей водой, и, потрясенные встречей, не замечая ничего другого вокруг, думали: "Где они могли видеть друг дру­га?" "Кто та, цветущая блондинка, в красном платке с кистями?" "Кто та, восковая брюнетка, в зеленой шляпке куполом?"

  -- Остановилась среди дороги и стоит, как не знаю кто! -- налетела на мягкую спину стоявшей блондинки всей длиной своего узкого лица молоденькая девушка в пестром, как чешуя змеи, платочке, с хохолком на лбу, выпученными глазами дикар­ки, засмотревшаяся на ходу на разноцветный галантерейный товар, гирляндами развешанный слева и справа на будках. -- Проходила бы или туда, или суда! -- ненавистным женским взглядом уколола она одну щеку неподвижной блондинки, об­ходя ее, как обходят телеграфный столб.

   -- Вы сюда стоять пришли? -- в то же время ворчливо спрашивала у стоявшей брюнетки низенькая, очень благооб­разная старушка с удобной палкой для ходьбы и с утиной раскачивающейся походкой, в синих больших очках и в черном чепце, похожая на жену священника, матушку-постницу. -- Здесь не бульвар! -- проговорила она грудным мужским одышливым голосом и продолжала раскачиваться, медленно идя дальше на своих трех коротких ногах. -- Стоять и кавалеров поджидать идите на бульвар! Там таких много! В зеленых шляпках...

   Но вот на бескровно-смуглом лице брюнетки вспыхнул румянец, она нервно улыбнулась, сделала головой движение решимости и направилась прямо к блондинке.

   С трудом протискиваясь против течения толпы, она так наклонилась одним плечом вперед и с таким видом вытянула шею, точно тащила за собой тяжелый воз.

   -- И куда она прет?! -- раздавались на ее пути злобные вопли, сверкали волчьи взгляды. -- Скажите, пожалуйста, куда она прет?!

   Но брюнетка в зеленом куполе не слышала ничего, не видела ничего.

  -- Скажите, вы не Гаша? -- спросила она у блондинки задыхающимся от волнения голосом, и восковое желтое лицо ее под зеленой шляпкой сплошь покраснело, красивые томные глаза лихорадочно заблестели.

  -- Гаша, -- утвердительно, нараспев, по-рязански, ответила блондинка, с совершенно ошеломленным, отставленным назад лицом. -- А вы откуда знаете, что я Гаша? -- спросила она недоверчиво и заползала струхнувшими глазами вдоль и попе­рек фигуры незнакомки.

  -- Я Ксения Дмитриевна, помните, у которой вы до рево­люции служили горничной? -- задрожав, запинаясь, нервно за­дергав кожей лица, быстро проговорила брюнетка.