Путь к женщине (сборник)

   И профессор невольно бросил мысленный взгляд назад, на свое четырехлетнее пребывание в Красном Минаеве, по­следовательно припомнил, как, в сущности, ему не везло в этом городе. Поразительно не везло! Фатально не везло! Не было ни одной удачи. Были одни сплошные неудачи...

   Фантастическая вера в исключительную важность для человечества его нового труда о праве сделала то, что он в первое время пребывания в Красном Минаеве совершенно не заботился о физической стороне своего существования. По­том он начал делать попытки урегулировать свой материаль­ный вопрос. Он несколько раз поступал на службу в различ­ные советские учреждения в качестве канцелярского сотруд­ника. Но у него был плохой почерк, благородное происхождение, не совсем привлекательная наружность человека все-таки уже пожилого, и им не дорожили, и при первом же сокращении штатов он снова и снова оказывался без места, иногда даже не получив и тех ничтожных сумм, которые ему причитались за прослуженные недели. И он, раз навсегда покончив с мыслью о службе, занялся распродажей своего петербургского имущества. Но его родственники, охранявшие его квартиру, оказалось, уже давно прожили большую часть его вещей, а те деньги, которые они выручили от продажи последних остатков его добра, при­своил себе его коллега -- профессор, известный ученый, тоже впавший в нищету, любезно взявшийся привезти ему эти сум­мы лично в Красный Минаев. И он остался только с тем, что было на нем в тот момент, когда он спешно выезжал из Петер­бурга. К несчастью, в вагоне поезда, по пути в Минаев, какой-то негодяй похитил у него превосходную шубу и каракулевую шапку, оставив ему взамен свое непромокаемое пальто защит­ного цвета и такого же цвета суконную арестантскую шапочку. Как-то, уже в Минаеве, он получил письменное извещение, что в губернский город пришла на его имя трехпудовая продоволь­ственная посылка от американской администрации помощи "АРА". Он узнал, что посылка заключала в себе великолепную муку, больше пуда, рис, сахарный песок, сгущенное молоко, коко­совое масло, какао... Но в открывшемся в Красном Минаеве временном отделении "АРА" ему сказали, что где-то в пути Москва -- Красный Минаев затерялся какой-то "отпускной ордер" на его посылку, без которого посылка не может быть выдана. Вскоре после этого через Красный Минаев проезжал один довольно известный московский поэт, причастный к коми­тету улучшения быта ученых. Он предложил профессору за­полнить анкету для представления ее в комитет. Профессор анкету заполнил, поэт уехал, а когда спустя четыре месяца про­фессор написал поэту в Москву запрос, то вместо ответа полу­чил от родственников поэта протокольно составленное письмо, извещавшее профессора, что поэт в ночь с такого-то числа на такое-то скончался от чахотки в Гаспре, близ Ялты, в доме отды­ха для писателей. Затем, спустя еще несколько месяцев, в красноминаевскую государственную заготовительную контору, не знали от кого, пришла такая телеграмма: "Выдать профессору Серебрякову по наряду за октябрь: 20 ф. ржаной муки, 2 1/2 ф. перловой крупы, 1 1/2 ф. сушеных овощей, 1 ф. растительного масла, 10 ф. дров, 1/2 коробки спичек и 2 билета в кино". Телеграмма, посланная в октябре, пришла только в феврале, а согласно закону наряды, не использованные в заготконторе в октябре, были аннулированы в ноябре, т. е. еще в прошлом году.

   А сколько у него было в Красном Минаеве неудач более мелких!

   Его два раза обворовывали на квартире, несколько раз в булочной в очереди залезали в карман, в магазинах неодно­кратно сдачу подсовывали фальшивыми деньгами, однажды про­дали ботинки с бумажными подошвами, сплошь и рядом обве­шивали, ржаную муку отпускали за пшеничную, брусничный лист выдавали за цейлонский чай...

   И все-таки ничто его так не пришибло в Красном Минае­ве, как эта бесконечная история с академическим пайком!

   Напрашивался нелепейший вывод: не будь у него этой "Ох­ранной Грамоты" и этой надежды на академический паек, он был бы во сто крат и здоровее, и счастливее. И главное -- он работал бы, как работал до этого времени. А теперь его работа все лежит, а он все ходит и ходит.

   Но отказаться от своего права на получение академиче­ского пайка он чувствовал, что тоже уже не мог!

   Слишком горячо он поверил, что получит паек, слишком крепко он сжился с мыслью, что отныне он материально обеспе­чен. Мало этого. Теперь успех его работ вдруг стал в какую-то дикую зависимость от этого пайка: будет паек, и будет блестя­ще завершен его замечательный труд; не будет пайка, и рабо­та его выйдет далеко не такой, какой она могла бы быть.

   И ему вовсе не надо полного академического пайка! Для успешной работы ему хватило бы половины пайка...

   И мозг ученого первый раз в жизни серьезно занимали такие низменные предметы, такие чуждые ему слова, как мука, масло, сахар, чай, соль, спички, когда он шел по улице этим осен­ним днем и самым подробнейшим образом высчитывал, сколько какого продукта необходимо его организму, чтобы его работа увидела свет...

   Дайте ему сейчас пятипудовый куль муки, фунтов 10 мас­ла, фунтов 5 сахару, фунт чаю, соли, и человечество в самый короткий срок получит его удивительный труд. А разве тот же Федосеев, при желании, не мог бы всего этого ему дать? А между тем он в своей биографии обессмертил бы имя этого человека, сделав его как бы соучастником своего последнего большого труда. Бессмертие за куль муки! За пять пудов хлеба!

  -- А-а! -- раздалось вдруг с середины дороги властное, самоуверенное и вместе приятельское восклицание. -- Наш профессор! И в какую погоду! О, это, товарищи, подозрительно! Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, ха-ха-ха!

  -- Хо-хо-хо! -- хором подхватили там же, на середине мостовой, несколько здоровых молодых мужских голосов.

   Профессор обернулся и увидел знакомую ему однокон­ную линейку, принадлежавшую заготовительной конторе. На линейке сидели все сотрудники склада No 1: Федосеев, его помощники, весовщики, писарь, складской рабочий. Красные, возбужденные, с широко раскрытыми хохочущими ртами, с пьяно блуждающими глазами, они махали профессору поднятыми ру­ками и настойчиво звали его к себе. Заморенная, исхлестанная лошаденка, вся в мыле, стоя посреди мостовой, раскорячила врозь все четыре ноги и жалобно озиралась одним глазом назад, на своих безжалостных ездоков.

   Профессор отрицательно помотал компании головой и продолжал свой путь.

   Федосеев моментально спрыгнул с линейки и, балансируя широко расставленными руками, в кожаной куртке, в высоких сапогах, побежал наискось через дорогу на тротуар, вдогонку за профессором. Линейка продолжала стоять.

   -- Профессор! -- запыхавшись, пробормотал Федосеев, догнав Серебрякова и крепко вцепившись в его руку повыше локтя. -- Поедем с нами! Такому человеку мы всегда рады! Мы сознаем!

   Голова его непослушно моталась на шее, как слишком тяжелый колос на тонком стебле. Профессор остановился.

  -- Куда это? -- недовольно спросил он.

  -- Ко мне! Мы сегодня празднуем день моего рождения! Смотри, как мои люди тебе рады! Мы тебя любим! Тебя все любят!

  -- Нет, я не поеду, -- спокойно, но решительно сказал профессор и сделал попытку высвободить руку из железных клещей Федосеева.

   Тот, как только почувствовал это, еще сильнее зажал руку профессора в своей руке.

   -- Как! Ты мне отказываешь! Мне!

   В глазах Федосеева вспыхнула злоба, и на момент он как бы ослеп и зашатался от слишком бурного чувства...

  -- Иван Никитичу! -- слащаво, нараспев приветствовали его проходившие мимо люди, делали угодливые лица и снимали шляпы, в особенности местные частные торговцы. -- Иван Ни­китичу наше почтеньице-с!

  -- Смотри! -- указывал профессору, весь дрожа, Федосе­ев. -- Смотри! Видишь, как все в Красном Минаеве мне кланя­ются! Вот это, знаешь, кто пошел? А это, знаешь, кто пошел! Я всем тут даю жить! Разве без меня они так жили? А ты ломаешься, не хочешь ехать ко мне на пирог! Не поедешь? Ну тогда смотри! Если не поедешь, тогда смотри! Тогда помни!