Один год в Израиле

...Звонил? -- спрашиваю я у Ханы осторожно, боясь причинить боль, но и надеясь услышать, что да, звонил.

Она тихо, отрицательно качает головой. В глазах тоска.

-- Ничего, -- утешаю я, -- позвонит. У него много работы.

Она согласна, она сама себя спасает этой мыслью, что у него много работы. Это прекрасно, что у него много работы, он и уехал за океан в поисках работы. Здесь инженеру, даже хорошему специалисту по электронике, устроиться не так-то просто, а устроишься -- платят мало. Там, за океаном, тоже не так уж хорошо с работой, за которую прилично платят. Ездил с семьей с места на место, три месяца вообще был не у дел. На что жил? Папа переводил шекели в доллары, доллары с оказией передавал в Америку.

А сейчас все нормально. Много работы. Это хорошо. Но позвонить-то можно. Это же не то, что писать письма.

В прошлый раз она сама не выдержала, позвонила.

-- Ах, мама, -- услышала голос Якова, сына, -- вот хорошо! А я как раз собирался завтра звонить вам.

-- Ну вот, -- пыталась тогда шутить Хана. -- Когда ни позвоню: ах, я собирался звонить завтра. Всегда -- завтра.

Вообще он не такой уж плохой сын, иногда звонит и сам, всегда интересуется здоровьем и делами. Ко дню рождения Абрама прислал подарок. А внук, тот самый подросток с пушком над верхней губою, и вовсе нежен с дедом и бабушкой -- по телефону. Спрашивает у Ханы:

-- Плачешь? -- понимает. И чтоб доставить ей радость, говорит, что хочет к ней, у нее самая вкусная в мире еда.

Внук, и в самом деле, с удовольствием проводит здесь каждое лето -- свежий воздух, забота, бабушкины пироги. Молодые приезжают редко -- всей семьей дорого. А мальчик спокойно позволяет старикам вращаться вокруг его оси. Его ось -- это ось их вселенной. Он понимает, что доставляет им радость уже тем, что он существует да еще приехал. С Абрамом и Ханой он снисходительно нежен, смотрит на них с любовью, но уже чуть-чуть свысока.

-- Ах, дед, ну, что ты понимаешь...

Но разрешает ласково похлопать себя по плечу. Ему и самому это еще приятно.

-- Ездишь к морю? -- как-то спросила я у него. Стояли жаркие, знойные дни.

-- Когда дед свободен.

-- А сам? На велосипеде.

Ответом меня не удостоили, только взглянули.

-- Как можно? -- смеясь объяснил Абрам. -- Только в машине и то не во всякой.

-- Любишь Израиль? -- спрашиваю я у внука.

-- Да, -- отвечает он сразу же, но без эмоций. Любить Израиль -- это само собой разумеется, это его страна, он здесь родился.

-- Ну вот, закончишь школу, приедешь сюда учиться в университете.

На меня опять взглянули -- Боже мой, ну, что за наивность!

-- Кем собираешься стать?

-- Хочу изучать физику.

О! Он уже знает, что хочет. А ведь этот мальчик только на год старше, чем наша Аля.

-- И будет у тебя много денег? И машина не чета дедовой -- мерседес? -- Хотя у Абрама машина хорошая, нормальная машина.

Подросток слегка улыбается:

-- У меня будет и свой самолет.

О! А я предлагаю ему -- на велосипеде.

...Уже третий месяц, как внук уехал, сразу же по приезде домой позвонил, и с тех пор молчат. И жизнь -- сплошное ожидание звонка.

-- Я все время что-то делаю, делаю, я должна все время что-то делать, -говорит Хана. Она всегда в хлопотах, словно на плечах семья, а не их двое, она да Абрам. То сестре что-то сделает, то племянникам, то чужим людям. Он тоже, где может, ищет работу -- и занятие и приработок, пенсия не так уж велика. Он все умеет, может сделать любую работу -- починить водопровод, поставить солнечный бойлер, подстричь траву. Целый день работает -- то по дому, то у людей. У них много друзей, знакомых. Надо помочь -- пожалуйста.

-- На том и держусь, -- говорит Абрам. Узнав о нашей малейшей нужде, Абрам и Хана тут же спешат на выручку. Помогут что-то сделать, подбросят утварь, дадут инструмент кран починить, а то и вовсе отдадут хорошую вещь -- у них, мол, стоит без дела, а нам нужна.

-- Я не дарю, -- улыбаясь, говорит Абрам. -- Даю, пользуйся. Когда разбогатеешь, вернешь.

Он понимает, что я уже никогда не разбогатею, но он подбрасывает мне эту игру, он знает, что так мне легче.

-- И вообще -- мы одна семья, -- добавляет Хана. Мы уже давно считаем, что мой муж и Абрам -- братья, а когда приезжает Ирина, у нее есть дядя и тетя. Это тоже игра, но игра приятная, мне она по сердцу. И мне очень хочется чтонибудь для них сделать, что-нибудь доброе, ласковое. Но что я могу?

Иногда в теплую погоду мы заходим за ними, и мы вместе гуляем.

-- Хорошо, что вы пришли, -- говорит Абрам.

-- Нам было приятно, -- добавляет Хана.

Хоть мы еще мало знаем иврит, но когда мы вместе, стараемся шутить, и они тоже стараются шутить, и мы много смеемся. А смех, говорят, продлевает жизнь.

А сегодня мы заглянули в их домик, и Хана, вся светясь, протянула мне -смотри -- фотографии. Получила от сына письмо, он теперь живет в штате Небраска, а на снимке купленный им в рассрочку дом. На фоне этого небольшого красивого дома их Яков, мужчина высокий, светловолосый, со светлыми усами. А на другом снимке, на лужайке в лучах солнца, стоит центр их вселенной -- гла? застый подросток. Пожалуй, за эти месяцы он повзрослел.

-- Совсем взрослый, -- сказала я Хане. Она радостно кивнула.

А мне больно. Мне зябко. Отчего сыновья покидают эту страну? Почему они уезжают отсюда? Зачем старики остаются одни?.. VII

Боже мой, что за навязчивая идея -- понять еврейскую душу? Или ее не существует -- единообразной еврейской души?

-- Нет, -- сказала мне Ира, -- наша новая знакомая. -- Конечно, вы еще не можете писать об израильтянах.

Мы сидим в уютной квартире на третьем этаже дома, расположенного в верхней части нашего городка. Квартира далековата от центра, но зато из окон видны просторы необъятные -- добрая часть Израиля. Ире нравится смотреть из окна.

-- Меня волнует каждый пейзаж в Израиле, -- сказала она мне, глядя, как изза горы Кармель поднимаются облака.

-- Ну, а вы понимаете израильтян? -- спрашиваю я Абрама, мужа Иры.

Абрам и Ира немного старше нас, приехали из Риги, живут здесь двадцать лет.

-- Конечно, -- протяжно говорит Абрам и немного вытягивается, довольный тем, что это так, что он понимает. -- Я думаю и чувствую, как ваш квартирный маклер, как хозяин вашей квартиры.

Абрам помогал нам с переводом, когда мы заключали договор на новую квартиру. Он чувствовал себя неуютно оттого, что мы просили перевести еще раз то или иное место, мы оказались тупицами и занудами и не обращали внимания на то, что маклер посматривал на часы. Мы хотели знать все, понять странные израильские законы: почему во главу угла в договоре ставят только наши обязанности квартиросъемщиков?

Абрам нервничал. Он неспокойно как-то боком сидел на стуле, словно под ним было несколько горячевато. Переводил пункты длинного договора быстрее, чем нам бы хотелось, иногда даже не дословно, а смысл. Ему не терпелось быстрее закончить это дело, не потому что он торопился. Время у него было, но он считал, что мы ведем себя неприлично.

-- Уверяю вас, здесь все нормально, -- сказал тогда Абрам, и рука его плашмя легла на лист договора.

Он испытывал неловкость от нашей занудливости, ему нравился наш квартирный маклер, и адвокат внушал симпатию. Абрам хотел, чтобы они видели -- он с ними, он свой.

Маклер нам тоже нравился, но мы хотели знать...

-- Если бы это я тогда заключал договор, -- говорил Абрам, -- мы составили бы его за десять минут. Мне все было ясно.

-- Возможно, через двадцать лет нам тоже потребуется только десять минут.

Абрам усмехается и качает головой. Он не желает нам еще двадцать лет не иметь своего угла.

-- Когда я приехал сюда, я думал и воспринимал все точно так же, как и вы. Я ведь тоже был из той страны. Я вас уверяю: через несколько лет вы будете думать точно так же, как я. Вы станете израильтянами.