Сделай мне больно

- Так, значит... Уверены?

- Абсолютно.

- Ладно, давайте лирику. Но только нашу.

- Есенина?

- Давай. Только с разбором. Не кабацкого!

Концерт начался засветло. Солист вышел на подмостки и развел за микрофоном руки. Динамики заглушили рев ударника за сценой. Есенин встречен был войсками с энтузиазмом:

Зацелую допьяна,

изомну, как цвет.

Пьяному от радости

пересуда нет.

Во втором отделении на сцену ударили прожектора. Самая маленькая "звездочка" вынесла табурет. С обнаженным баяном на животе вышел Геннадий Иванович, взыскательно стряхнул с сиденья якобы пылинки, занял место и раздвинул меха. Выплыл коллектив - от Мамаевой до малолетки. И пошло-поехало! Глядя из темноты под взлетающие юбки (там все равно были другие, но белые и короче), танкисты бисировали каждый номер свалившихся, как с неба, "звездочек", среди которых самой яркой была, бесспорно, Мамаева - кратчайшая в жизни Александра страсть. Она плясала в своих алых сапогах, и пара жарких пятен подмышками "народной" ее кофточки от танца к танцу все более темнели. "Да-а... - Комиссаров был сконфужен. - Ей не к Шибаеву в гарем..." - "К царю Соломону!" - "Вот-вот! Не наш экстаз". - "А Пушкин оценил бы". - "Нет, Пушкину смиренницы дороже... Мне, между нами, тоже".

Но был еще не вечер: как ток высоковольтный подключили к Мамаевой, когда на русский танец пожаловал Шибаев - с группой старших офицеров и со свитой, возросшей на иностранную особу с короткой стрижкой и сережках в виде полых и сверкающих сердечек. Когда они уселись в пустовавшем первом ряду, на подмостках все перешло в экстаз и пароксизм. В кругу нахлопывающих "смиренниц" вакханка эта исступленно раскручивала юбки и сотрясала доски так, что Шибаев не выдержал, поднялся - штангист-коротыш - и захлопал. "Самодовольно", - подумал Александр. За ним и свита, офицеры, а следом в ладоши грянул рядовой состав.

- Сейчас скомандуй им "на Запад!" - в ypaгане рева и оваций орал ему на ухо Комиссаров. - К Ла-Маншу вышли б до утра!..

В долгу танкисты не остались. Ужин начался под "Бычьи рога". Местное красное соотечественникам за границей не показалось. Водку на территории части в принципе не отпускали, но, коль пошла такая пьянка, сам замполит взял на себя ответственность - и в заключение "Веселые ребята" вносили в "Икарус" не только аппаратуру, но и Геннадия Иваныча, чей забытый баян Александр разыскал под столом в офицерской столовой.

На возвратном пути тропинку заступила тень. Споткнувшись о какой-то корень, он упал вперед баяном. Тень засмеялась пьяным женским смехом. Он просунул руки в лямки и поднялся с колен.

- Простите, - сказала иностранка, стриженная "под мальчика".

- Никогда.

Она захохотала.

- Музыку не разбили?

Он сотряс, в футляре шевельнулся монолит.

- Цела!

- Я просто заблудила. Или "заплутала"?

- "Отбилась", "потерялась", "запропала". Сейчас найдемся. Вас зовут?

- О-о, очень сложно... Ибоа.

- Как?

- Есть такой цветок. Но можно короче - Иби. Но русские смеются.

- Вы наша переводчица, Иби?

- Ваша. Но зачем вам? Мне с поезда не дали душ принять. "Давай, давай!" Когда тут все без слов друг друга понимают. А я не понимаю никого. Этот человек без шеи - он, правда, начальник всех? Мне руку на колено и ругает: "Почему в штанах? Куришь почему? Курящую девушку - как пепельницу целовать". Одновременно все целуют и пробуют за жопу. Все русские, все пьяные. За дружбу наливают. Водку сто лет не пила. И этот черный лес. Как подсознание открылось. Хаос.

- Сейчас...

Уверенно он выводил ее на свет.

И вывел.

- А это что?...

И даже спряталась за дерево.

А это были только танки. Стволами к ним, а задом к стене с колючей проволокой. Прожектора им били на прутики антенн, на башни, на зачехленные орудия. Охраны рядом не было.

Иби достала из кармана зажигалку. Бензиновую. Оглянулась на него и щелчком отбросила ветрогаситель.

- Коктейль Молотова знаешь? Пьют не закусывая. И за дружбу!

- Иби!..

Долговязая, в два прыжка венгерка перемахнула пахоту и стала поджигать наш мирный танк. Трезвея, он смотрел на хулиганку в джинсах, припавшую к броне.

От этого девиза юности - спонтанно - были и производные. Такие, как спонтанер. В том качестве он оценил бы хэппининг. Но десять лет спустя вся эта сцена в интенсивном свете прожекторов отозвалась в нем дурнотой такой, что взмокли виски. Александр свалил баян.

Увязая в месиве земли и древесины, он подошел к ней, взглянул на мочку уха с подвешенным сердечком, на шею с пульсирующей жилкой, на язычок бензинового пламени, тщетно лижущий броню - и взял за руку. Выронив зажигалку, Иби отпрыгнула и нырнула в проход между танками. Он подобрал зажигалку, сунул в карман и бросился за ней. Единственное слово повторялось в голове, и так, будто заранее все одобряло, лишь бы: "Спонтанно, друг! Спонтанно!" С тыла танки сильно воняли - мазутом, керосином. Он догнал. Она сопротивлялась, ослабевая от смеха. Распластал ее на броне - между буксирными крюками. Глаза сверкали - огромные на бледном лице. Она толкалась под ним всем телом, но он удерживал, сжимая под браслетами запястья, которые пульсировали. Они дышали друг другу в лицо. Водочным перегаром. "Иби..." Она толкнулась снизу. "Ну? Еби!" Он отпустил запястья руки ее остались на броне. Полы пиджачка были распахнуты, а черный шелк обтягивал соски странно плоской груди, под крыльями которой пульсировала впадина живота. Он чувствовал это биение, отстегивая ремень на ее джинсах. Форменный - из грубой кожи и звездой СА на бляхе. "Откуда у тебя?" "Лейтенант отдал за брудершафт. Нельзя?" Он с треском стянул книзу "молнию", раскрывая бедра, низ живота и выбившийся край волос. Он всунул пальцы под неплотное кружево и перешел в другое измерение - в безвыходно жаркое. Он смотрел ей в глаза, пытаясь совместить одно с другим. Он гладил края подбритой кожи, чувствуя ладонью плотный бутон цветка по имени Ибоа никогда не слышал о таком. Он густо и стрижено зарос кругом, этот бутон. Он утопил в нем палец. Средний и слегка. Подушечкой. Снизу вверх прошел и выскользнул. Иностранка со стоном выгнулась на танке: "Да... делай так..." Он обнял другой рукой ее за поясницу, защищая от брони, и начал делать так - так, как она хотела, ибо он не был мачо, что бы некоторые там не говорили, но вдруг услышал подъезжающую машину и замер. "Делай, делай!" толкнулась она нетерпеливо. Он вынул руку и закрыл ей рот. В ответ она стала лизать его ладонь - уже настороженно бесчувственную...

Машина пробуксовала и остановилась.

Хлопнули дверцы, подошли голоса. Он различил начальственный - Шибаева. Потом членораздельно донесся другой: "Крепка броня, крепка... А это, значит, наши "Т-62". Вот он, красавец!" - "Ну, здравствуй, брат!" - Шибаев спереди по-братски обхлопал танк, на корме которого под Александром лежала Иби с зажатым ртом. Но руки у нее, к несчастью, были свободны делать что хотели. А хотели они сначала расстегнуть его, и это было просто. Но вынуть, к счастью, не смогли. И левая рука осталась у него в трусах, больно сжимая вместе с волосами его заклинившийся член, а правая, с браслетами, скользнула в свои трусы. От этого рот ее раскрылся под ладонью, а глаза закрылись. Он смотрел на ее бледный лоб, на выпуклые веки с дрожащими ресницами и слушал грубый разговор пришельцев. "А пулемет, я вижу, здесь один?" - заметил голос Шибаева. "На этих, да, - ответил гид. - Зато калибр орудийный посерьезней". - "Сколько?" - "Сто пятнадцать". - "Молодец! Он знает правду! Хаустов, кто из наших сказал: "Только танки знают правду?" "Знают истину танки!", - поправил Хаустов. "А кто сказал-то?" - "Если не возражаете - потом". - "Что за секреты от своих? У него это профессиональное, не обращай внимания, майор. Такой темнила, что... Ананьев - нет?"

Его мутило от вони керосина. Исступленно двигая правым плечом, она с закрытыми глазами кусала ему руку.

Гид проявил эрудицию: "Наверное, Бондарев. Ананьев, это Танки ромбом. Идут". - "Хаустов, ну не темни!" - Хаустов отозвался иронично: "Александр Исаевич сказал. Литературный власовец". Возникла пауза. Но Шибаев нашелся: "А мы, брат, у врага на вооружение возьмем! А что? Если враг правильно сказал? - И он обхлопал танк еще раз. - Давай, правдоискатель! Не подведи! 115-й калибр говоришь?"