Право выбора

6.

1.

В первый день второго семестра, на третьем месяце свирепых морозов и слепых мохнятых белых окон Юрий снимал свой черный тулупчик за шкафом, следуя неприятной привычке невольно подслушивать, что говорят на кафедре. "Он, между прочим так и сказал: ненавижу его именно за это," - быстрым злым шёпотом говорила пожилая секретарша, доставшаяся заву Попову, как неизбежная составляющая наследства Вулкановича. "Вот это мне решительно не понятно, - раздался в ответ новый для Юрия высокий голос, показавшийся знакомым по давним временам, с каким-то неприятным привкусом. - Я не сделал ему ничего плохого." "А я откуда знаю..." "Доброе утро, - вошёл, причёсываясь, Юрий и подал руку своему рассиявшемуся ассистенту-аспиранту, раскланявшись с остальными. Вулканович, как всегда, сердито что-то проворчал в ответ, роясь в бумагах. Новое лицо повернулось к нему с благожелательным интересом. Оно действительно казалось знакомым какой-то давней раздражающей связью. Этот вызывающе-внимательный, ускользающий взгляд поблёскивающих, словно слезящихся голубых глаз с красноватыми белками. И эта умело подчёркнутая небрежная респектабельная расслабленность в сочетании с пришибленностью и наглостью, свойственной алкашам. "Собираются все наши, - уловила секретарша вопрос Юрия. - Вот и Алексей Павлович Бурятов вернулся из отпуска по семейным обстоятельствам. Да и Марк Семёнович Заманский, говорят, вернулся с ФПК..." Ага, вспоминает Юрий, отвечая на своеобразное рукопожатие доцента Бурятова, вялое, многозначительно усиливающиеся и длительное, когда невольно хочется отнять руку. Года два назад, банкет у Кеши по поводу защиты его аспиранта. Словно оборванная насильно улыбка, смешок с придыханием и непривычным в высшей школе запахом перегара. А второй, по всей вероятности, и есть Заманский, о котором подробно писал профессор Негода. Его будущий подзащитный... Попов сияет детской улыбкой. У него загорелое лицо со странной белой полосой на лбу - признак фанатика подлёдного лова рыбы, которым увлекается добрая половина комсомольчан. В любую погоду они звенят ранним утром по тротуарам стальным ломом для пробивания дыры в двухметровом льду Амура, чтобы потом, укрываясь от ветра за прозрачным торосом, часами сидеть на раскладном меховом стульчике в ожидании клёва. "Мы тут решили, Юрий Ефремович, - воркует зав, - отметить начало семестра небольшим ужином после занятий. Не возражаете?" "Возражать бесполезно, фамильярно обнимает Юрия Бурятов, увлекая его в коридор к слепому яркому окну. Огромное голубое небо и белое солнце сопровождает здесь зиму от первого и часто последнего снега в сентябре-октябре до первого дождя в мае. У подоконника Юрий осторожно, но решительно освобождает свой локоть от цепкой руки и своё лицо от перегара. Спортсмен Хвостов железной рукой искореняет курение в своём институте. Бурятов это знает и курит в кулак, как школьник. По коридору спешат на лекцию уродливо толстые ниже пояса юноши и девушки - с морозом тут шутить не принято. "Вам привет, Юрий Ефремович, от Валерия Ивановича..." Начинается трёп провинциальных учёных с непременным желанием блеснуть в разговоре высокими связями. Бурятов, естественно, на короткой ноге со всеми светилами. Каких-то полгода назад в подобных фонтанах фантазий, возможно, проскальзывало и имя доцента Хадаса, а он и не подозревал, как не подозревает едва знакомый обоим собеседникам Валерий Иванович о застольной дружбе с каким-то Бурятовым из Комсомольска... Внезапно распалившийся Хлестаков обрывает свои "воспоминания" на полуслове. Лицо его синюшно багровеет. Юрий оглядывается. К ним лёгкой походкой спешит невысокий ржавый блондин с жесткими усиками на энергичном подвижном лице. При таком морозе редко кто здесь ходит в такой замшевой куртке, надетой на серый ручной вязки свитер. Наряд дополняют торбаза и вязанная красная ленинградско-московская шапочка. И это вместо униформы вуза с непременным костюмом с галстуком. "Заманский, - протянул он Юрию веснущатую ладонь для короткого сухого крепкого пожатия. - А вы, естественно, Юрий Ефремович? Я рад с вами работать. Иннокентий Константинович не стал бы рекомендовать меня человеку недостойному." "Вы знакомы с профессором Негодой?!" - Бурятов, удивлённо и подозрительно оглядел Юрия, словно впервые его увидел. "Знакомы! Они ближайшие друзья," - мстительно замечает Заманский, сузив жёлтые кошачьи глаза. "Во-от даже как! - счастливо задыхается Бурятов, холодно поблёскивая голубыми ускользающими шариками глаз. - Я давно и хорошо знаю Кешу и Клаву, встречались часто у Эдуарда. Как же нас раньше не свёл случай в их компании? Впрочем... ведь мы с вами действительно встречались, но не у Эдуарда... Вы по какой линии с Кешей друзья?" "По паралелльной." Надо же, и не постеснялся неприступного для любых компаний ректора-академика Эдуарда Лукича приплести в свои легенды! Можно предположить, что Кеша пару раз был с ним в ресторане, если Бурятов пригласил для дела. Он на такие встречи ходил охотно. Мог и с Клавой придти, но ректора назвать Эдуардом!.. "Не понял..." - на всякий случай хохотнул Бурятов. "И - не надо." "Чего, простите, не надо?" "А ничего, простите, не надо." "Я, кажется, не давал повода, Юрий Ефремович..." - посинел Бурятов. Глазки его наполнились пьяной угрожающей слезой. "Давали, Алексей Павлович. - Юрий с трудом справлялся с истерикой. - Вот вы с утра без всякого повода навеселе и навязываете мне в этом безобразном состоянии своё общество. А мне это, если вам так угодно - без повода, не по вкусу. Вот такие у меня странные вкусы! Ну-ка, кто из нас хуже, Марк Семёнович?" "Алексей Павлович хуже, растерянно сказал севшим голосом Заманский. - Он шуток не понимает..." Бурятов каким-то зигзагом бросился к двери кафедры. Оттуда раздался его высокий, словно рыдающий голос и тихая злая скороговорка секретарши. Юрий открыто закурил. Пальцы противно дрожали. "Так что мне просил передать профессор Негода?" "Только три слова - пока не пиши..." "Что это значит?" "Понятия не имею. В отличие от вас и... Алексея Павловича, у меня с профессором скорее не интимные, а чисто служебные отношения соискателя с руководителем диссертации. У него пока есть настроение поддерживать мою борьбу за парусные системы с моим пониманием их аэродинамики. В подобной теме любой союзник на вес золота. На этой безымянной высоте, как вы скоро сами увидите, и птицы не поют, и деревья не растут..." "Когда защита?" "После заключения кафедры. А с ней вы уже успели познакомиться." "Если я могу быть вам полезным... Кстати вас мне особенно хвалил Ефим Яковлевич."

2.

"Ефим Яковлевич? - подняла красивые брови Оля Заманская. - Марик, ты что, снова наделал глупостей, если тебя хвалят твои враги?" "Истинная ценность каждого человека определяется калибром его врагов, - заметил Юрий, откидываясь на спинку удобного антикварного стула и ставя на стол недопитую рюмку. - Иметь Вулкановича врагом - непозволительная расточительность, Марк Семёнович. Силы распылять нельзя." У Заманских было удивительно уютно. Юрий впервые после августовской катастрофы чувствовал себя почти дома. Конечно, настроение создавал какой-то непривычно естественный калорит этого семейства, непритязательность трапезы, эта водка вместо специально разыскиваемого обычно для приёма полезного гостя дорогого коньяка, домашняя рассыпчатая картошка и душистая капуста вместо ритуальной для званного ужина икры. Но главным украшением вечера были для Юрия даже не милые, беззащитно наивные хозяева, а Инга Савельева, которую Юрий никак не ожидал встретить именно здесь. После той сцены в кубовой он избегал влюблённой студентки, на лекциях подчёркнуто обращался к ней не к первой, в коридорах института сухо и торопливо отвечал на её ослепительные улыбки. Для такого поведения было более чем странное объяснение. Его просто замучили сны, связанные с этой девушкой после невольных объятий в комаринном облаке в сентябре и её сакраментальной фразы "Вы ни о чём больше и думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой под вашим веником..." Она оказалась права. Стоило ему чуть забыться, как перед глазами появлялось то облепленное комарами тело Инги, то качающийся перед белой грудью крестик в кубовой. И начинались ночные фантазии с русской баней, где неизменно была эта студентка. Поскольку он о настоящей русской бане не имел ни малейшего представления, действие во сне происходило в Сандуновских банях, с их мрамором и гулкими залами. Он гонялся за испуганной гибкой голой Ингой почему-то не с банным веником, а с дворницкой метлой. Вокруг были какие-то непотребные толпы знакомых, а Алла, Негода и Вулканович лихорадочно помогали ему Ингу изловить и страстно инструктировали, как её отхлестать этим уличным веником... Юрий не привык смиряться с психозами, проводил автотреннинг, сократил до минимума общение с Ингой, перестал бывать в общежитии. И вот она сидит напротив в белом мохеровом свитере, обтягивающем её высокий роскошный бюст, держит рки на затылке и светит своими удивительными широко расставленными глазами. Она загадочно невпопад улыбается, когда он начинает говорить, шевелит яркими губами, словно повторяя его фразы. Когда дверь ему открыла именно Инга, он невольно отпрянул с жалким "Простите, я ошибся", но она втянула его за рукав его женского тулупчика и сказала мягко и нежно: "Да нет же... Это очень просто. Я тут живу. Марк Семёнович с Ольгой Львовной как-то гостили у моего папы-лесника, уговорили поступать на ваш факультет после школы-интерната. И мы подружились. А недавно папе кто-то что-то написал после... ну, помните... Наверное, сама Нюрка-Коряга. Вот папа и попросил Заманских, чтобы меня забрали из общежития к себе... Это не я вас преследую, Юрий Ефремович, - вдруг грустно прошептала она, видя его смятение. - Это - судьба..." И вот они сидят за одним столом, где Оля создаёт удивительно компанейское настроение - пьёт без ужимок водку, смакует еду и вообще всё - мужа, гостя, жиличку, сына, наслаждаясь самим мгновением между прошлым и будущим, называемым жизнью. Эта жажда жизни, наслаждение данностью, самим бытиём как-то сняло вдруг многомесячный стресс с Юрия. Он стал шутить, как в первые годы супружества, когда он легко доводил Аллу и её подруг до слёз, предлагать двусмысленные грузинские тосты, которые Оля тут же кидалась куда-то записывать, как и анекдоты про Хазанова. Инга так хохотала, что даже совсем не притворно упала со стула. "Что вы с нами творите, Юрий Ефремович, - едва выговорила она, потирая локоть, - я тут чуть не уписалась... А теперь вылей этот суп... Ха-ха-ха", - снова стала падать она уже вместе со стулом. "Умолкаю, умолкаю, а то снова придётся вас спасать, Савельева," - неосторожно сказал его пьяный язык, поздно прикушенный. Естественно, тотчас посыпались вопросы, Инга рассказала комариную историю во всех пикантных подробностях, искоса поглядывая на смущённого Юрия. Он снова почувствовал тот же психоз, метла заплясала перед его двоящимся взором. Две голые Инги перепрыгивали через мраморные скамьи огромной бани... Но тут Заманский вдруг тихо спросил: "Вы прочли, Юрий Ефремович?" "Что прочёл?" - к метле и Инге вопрос не имел никакого отношения. "Мою диссертацию..." Так было хорошо! Отступил даже вездесущий холод белого безмолвия... И тут какие-то диссертации... Мысли упорно не собирались, онемевшие губы не покидала блаженная улыбка. "Обидно не то, что Марику не дают защититься, заговорила Оля, понимающе заглядывая Юрию в лицо небольшими удивительного разреза горячими карими глазами. - В конце концов, живут же люди без степени... Обидно, Юра, другое: ведь вокруг такие ничтожества такие никчемные темы защищают, а у Марика - революция в судоходстве, в энергетике! А государственные люди..." "Оля, - остановил её Заманский, не нам их судить. Так вы прочли?" Юрий молчал. И все трое за столом вдруг напряжённо замолчали. Они ждали всего: разгромного отзыва, как от старика и Бурятова, круглого голыша с хохотком, как от Негоды, но не молчания. Юрий же молча таращился в тарелку, ковыряя вилкой закуску и чувствуя, как катастрофически растёт пауза... У хозяев дома свои права перед гостем. Он не должен молчать о том, ради чего его, собственно, и пригласили. Тем более, если он осознаёт, что в глазах этих милых ему людей он оракул, из мира вершителей их судьбы. И какое дело таким доверчивым и честным Заманским и их воспитаннице до состояния гостя, расслабленного, влюблённого (да, да, к чему лукавить при его-то психозах с этими банями во сне!) и, к тому же, никогда не решающего ничего важного в подпитии... "Юрий Ефремович, - вдруг звонко сказала Инга, и все вздрогнули. - Как вам наши морозы? Правда, в них есть что-то из сказки о Снежной королеве? - Она подняла рюмку, расширяя до полной темноты глаз зрачки. - Выпьем за наш край!" "Я отвечу на ваш вопрос, Оля, несколько позже, если вы не возражаете. Марку. И не за столом. Это не значит, что плохо, понимаете? И не значит, что я с ним заодно. Моё мнение далеко не так важно, как вам кажется. Я не тот человек, увы..." "А всё-таки? - слишком многое значил в этой семье любое мнение любого человека о цели всей жизни Заманского. - Каково ваше первое впечатление? В двух словах..." "Если в двух словах - слишком много лозунгов и эмоций. А в диссертации должна преобладать доказательность. Да, смело, дерзко, свежо, но упор сделан на высокую цель, а не на рутинные средства её достижения. Что же касается Снежной королевы, Инга, то..." "Запад, - восторженно закричал Заманский, делаясь пурпурным. - нет, вы только послушайте, как можно, не обласкав и не облаяв, не сказать по предмету обсуждения решительно ничего! Инга, тост принят, но с поправкой. За нашу, дальневосточную ясность человеческих отношений. Чтобы мы никогда не научились от них..." "Я за это пить не буду, - поставил поднятую рюмку Юрий. - Я сам лицемеров не люблю и никого учить лицемерию не собираюсь. Тем более, вас, как я надеюсь, будущих друзей. Только и ясность-то бывает разная. То, что ты считаешь ясностью и ждёшь от меня, Марк, - не ясность, а дружеский обман в дополнение к твоему самообману. Ты требуешь от меня через неделю ознакомления с серьёзнейшим исследованием исчерпывающего мнения о его ценности. Причём требуешь не критики, а безоговорочной поддержки, которую, как тебе кажется, ты получил от моего друга Иннокентия Константиновича Негоды. Но эта поддержка тебе только кажется. Профессор Негода не из тех, кто выскажется на Совете однозначно. Ни за, ни против. И его мнение для меня значит не больше, чем любое другое, к тому же. У меня лично нет пока своего заключения о работе. Мне надо кое-что перепроверить и пересчитать. И вообще, как говорили древние: на войне, как на войне, но за столом, как за столом..." Инга вдруг бурно зааплодировала и закричала "Браво!", сияя глазами, где вообще исчезли зрачки. Заманские молча таращились на гостя. "Мой тост, - продолжил Юрий, - за честных друзей и врагов, в каких бы краях они ни жили..."