Смерть Вазир-Мухтара

казарменной лестницы. Он слетел с лестницы и возвысился. Теперь он внимал генеральским словам. Трофеи, которые привез полк, были: трон Аббаса-Мирзы, семь пушек персидского мастерства, Ардебильская библиотека старых свитков и две картины, изображавшие победы Аббаса-Мирзы. Куруры была самая тяжелая кладь, трон - самая высокая, а мертвая библиотека - самая тихая. Картины же были взяты в Уджанском замке, потому что там нечего было больше взять. Их можно было преподнести императору, чтобы тот показывал их в своем дворце хотя бы французам-путешественникам. - Солдаты! Вы имели случай изгладить пятно минутного своего заблуждения и запечатлеть верность свою к законной власти, проливая кровь при первом военном действии! Они были в запыленных сапогах, с лицами землистыми, по цвету столь непохожими на лицо генерала, будто они и генерал принадлежали к разным нациям. Все тифлисское население высыпало на широкие плоские кровли и смотрело на парад. Грибоедов, стоя на террасе, нечаянно толкнул высокого архиерея, стоявшего рядом. Грибоедов в забывчивости пробормотал: - Pardon... Архиерей не дрогнул ни одним мускулом фиолетовой толстой мантии. Панагия сияла на нем, как детский нагрудник; было так жарко, что капли медленно падали с архиерейского носа. Грибоедов смотрел на солдат, он кого-то искал взглядом внизу. - Справедливость и кротость покажет ныне врагам нашим ясно, что не порабощения мы желаем, но ищем единственно освободить их от бедствий и угнетений. Солдаты! Сии трофеи! Сии куруры!.. Становилось ясно: единственным бедствием народа персидского были куруры, и его от них освободили. - Это, кажется, из Тацита, - сказал на ухо Грибоедову Завилейский. Он стоял рядом. Из Тацита ли или из Карамзина - вспомнить на такой жаре было невозможно. Грибоедов нашел то, чего искал. Вот он стоит, внизу, в первом ряду за курурами, этот человек. Сминая, комкая, стаскивал для чего-то белую перчатку Грибоедов. Руки его дрожали. Лицо у человека было сизо-бритое, цвета розового с смуглым, как тронутая тлением ветчина. Форма капитана была на нем. И он стоял, как все, прямо и вытянувшись, внимая и не внимая словам Карамзина, или князя Кутузова, или Тацита - смотря по тому, откуда генерал набрал цитации. Он никогда не знал, что его слова, то любезные, то жесткие, слова, которые он обращал к Аббасу-Мирзе, тоже любезному и веселому, - обернутся мертвыми курурами, мертвой библиотекой на площади. Генерал кончил. Лошадь танцевала на месте. Тогда началось ровное, длительное: - Ура... Рты у солдат были раскрыты ровным строем, словно лекарь, обходя фронт, дергал зубы. И он никогда не знал, что его куруры привезет человек с лицом цвета сизого, лежалой ветчины, тонкий прямой человек, шутовское имя коего произносится шепотом... - Ура... ... капитан Майборода, предатель, доносчик, который погубил Пестеля, своего благодетеля, который их на виселицу... Руки в белых перчатках возятся. Рядом оперлись на перила белые пальцы архиерея. Если перчатка полетит вниз... Перчатка полетела вниз. Архиерей с любопытством