Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 1

    — Не начать ли с коньячку, господа? — спросил Заверткин.

    И, не дожидаясь ответа, начал наполнять рюмки.

    Протестов не было.

    Все взяли рюмки, чокнулись и выпили.

    — Икорка чудесная! Пробуйте-ка, господа. Чудесная, — говорил Глушков, с аппетитом прожевывая закуски.

    — Да, вкусная икра, — отозвался Заверткин.

    — Вчера из Екатеринбурга артельщик привез по заказу…

    — Ну, господа, в картишки не пора ли? — предложил вопросительно Петров.

    Глушков одобрительно заметил:

    — Давно следовало начать. Поздно начинаем.

    Но Заверткин возразил:

    — Нет, господа, предварительно прошу вас…

    И указал рукой на выпивку.

    — Это можно, это хорошо, — одобрил Глушков. — Отчего не выпить? Добрые люди между первой и второй не дышат, а мы поговорить успели.

    — Нет, очень круто будет, — начал протестовать Голосов.

    — Знаете поговорку: первая — колом, а вторая — соколом, — урезонил его Глушков.

    И они, чокнувшись рюмками, снова выпили.

VI 

    От буфетного стола компания перешла к карточному столу.

    Глушков разорвал обертки с двух колод карт, ловким взмахом руки рассыпал их по столу полудугой, крапом кверху, и предложил брать карту.

    Все взяли по карте, определяющей место за столом каждого партнера, и сели за стол.

    Глушков начал тасовать карты и обратился к партнерам;

    — Знаете, господа, как нашу игру живописует кухарка Егора Дмитриевича?.. Интеррессно, интересно!..

    Петров улыбнулся и сказал:

    — Да, это курьезно, господа.

    — Раздадут, говорит, карты, — продолжал Глушков, — и сидят и перекликаются: три пик, четыре треф… Потом молча выбрасывают карты на стол. И, как только ни у кого карт на руках не останется, тотчас все разом начинают кричать, спорить, ругаться…

    При последних словах Глушков громко захохотал. Смеялись, раскачиваясь на стульях, также и остальные.

    Заверткину понравился этот курьез, и он решил рассказать тоже нечто комичное.

    — Знаете рабочего, старика Павла Старцева? Такой ядреный старик. Еще в крепостной зависимости работал. С кочергой бегал за приказчиком. Драли его сильно. С ума, говорят, сходил. И теперь он все такой же шалый. Старик крепкий, говорит басом, ругается… Так вот его судил на днях земский. Лесообъездчики взяли его на дороге с двумя кряжами дров. В протоколе по ошибке сказано: «два воза». Земский, конечно, читает, как написан протокол. И вот, как только упомянул «два воза», — Старцев вскочил, глаза с кровью, уставился на земского и ляпнул: «Турусь давай! У меня и лошадь-то одна! Откуда два-то воза?» Земский оторопел. Публика хохочет. Курьез!

    И снова все засмеялись.

    — Ну-с, приступимте, с легкой руки, — сказал Глушков.

    Взяли карты и начали играть.

    Во время хода Заверткин несколько раз бил карту Глушкова.

    — Ну, Николай Петрович, — кричал потом, смеясь, Глушков, — сказывайте спасибо, что хороший прикуп достался, а то остались бы без двух…

    — Спасибо, спасибо! — улыбнулся Заверткин. — Целых две поденщины стоят… Не баранья рожа!

    И он опять пригласил всех «воодушевиться», и все встали, выпили и начали закусывать.

    Глушков, взглянув в окно, заметил зарево, быстро подошел к окну и с тревогой упавшим голосом сказал:

    — Господа, где-то пожар!.. Большое зарево светится…

    Все сразу переполошились, бросились к окнам, зашумели и начали выкрикивать:

    — Где пожар?

    — Что горит?

    — Далеко отсюда?

    — Это, кажется, начинают гореть заводские дрова, — высказал предположение Заверткин.

    — Да, пожалуй, горят дровяные склады, — согласился с ним Глушков.

    — Нужно бежать туда. Идемте скорее, господа! — крикнул Заверткин и первый направился к выходу.

    Тотчас же за ним последовали сначала Глушков и Голосов, а затем не устоял и Петров.

    Остались одни дамы. В гостиной сразу затихло. Но исход пожара интересовал и дам. Они столпились у окна и молча наблюдали за розовым пятном, напоминавшим отблеск зарева на темном ночном небе. Зарево сначала розовело и разрасталось, а затем начало меркнуть и уменьшаться. Постепенно отблеск пожара на небе исчез совсем. И дамы, утратив интерес, отошли от окна, сели к столу и начали разговаривать.

    — Я ужасно боюсь пожаров, — говорила Елизавета Ивановна. — Жутко делается, когда зазвонят да свисток заорет. Стала бояться с тех пор, как у нас дом сгорел.

    — Я тоже боюсь, — вторила ей Нина Петровна. — Как услышу этот противный свисток, эти протяжные, с перерывами, плачущие звуки, так и в дрожь меня бросает.

    Мария Васильевна вставила замечание:

    — Пока еще не слышно набата. Зарево померкло. Авось, пожар быстро погасят…

    Но ни та, ни другая из дам-подруг не отозвались на ее слова. Она встала, подошла к окну и начала смотреть на темное с редкими звездами небо. В душе у нее вспыхнуло желание немедленно уйти отсюда, уйти чуждой от чуждых людей, но сделать этого она не решалась из-за нареканий на мужа. А подруги-сплетницы в это время вполголоса злословили о ней.

    — Я уже слышала это… — говорила Нина Петровна. — Олимпиада Алексеевна маме сказывала…

    — Как вы думаете? — спрашивала Елизавета Ивановна. — Правда это?

    — Не знаю… Может быть… Юношев — ловкий, хитрый… Муж его знает…

    Мария Васильевна обернулась и, желая оказать что-нибудь, не раздумывая, безотчетно произнесла:

    — Скучно тянется время. Точно не живешь, а проводишь день за днем, как во сне. Нет у нас общественной жизни. Вот это плохо….

    Нина Петровна презрительно взметнула на нее глазами и резко сказала:

    — У меня вон четверо ребят, так некогда скучать… Возишься, возишься с ними — дня недостает…

    Елизавета Ивановна, поддерживая единомышленницу, таким же тоном отозвалась:

    — У меня все время уходит на хозяйство. Везде нужно досмотреть, обо всем позаботиться…

    Мария Васильевна молча, не глядя на них, села на стул.

    С минуту царило тяжелое молчание.

    — Давайте выпьемте еще по чашке чаю, — предложила хозяйка обеим гостьям.

    И снова начали, изредка перекидываясь короткими фразами, пить чай.

VII 

    Врач Петров возвратился первым с пожара.

    — Пожар потушен, — сказал он. — Сторожа его заметили раньше нашего и вытребовали пожарных. Я вернулся, не доходя до места пожара.

    — Что горело? — опросила Елизавета Ивановна.

    — Заводские дрова.

    — Где же остальные? — осведомилась Нина Петровна, чувствуя животный страх за мужа, нелюбимого, как она знала, рабочими, которые на пожаре легко могли причинить ему какое-либо зло.

    — Сейчас все вернутся, — успокоил ее Петров. Вскоре шумно вошли в комнату Голосов, Глушков и Заверткин.

    Сели, кто где мог, и не переставали шуметь.

    — Надо завод остановить, — злобно кричал Заверткин, — остановить да проморить всех хорошенько, тогда не будут поджигать.

    — Да, черт возьми, пожар мог бы быть здоровенный! — трагически восклицал Глушков.

    Мария Васильевна вмешалась в разговор:

    — Вы, господа, думаете, что был поджог? Может быть, искру от домны занесло — и дрова загорелись.

    — Не может этого быть! — авторитетно возразил Глушков.

    — Что же еще, как не поджог? — с горячностью вскричал Завертки. — Ничего другого предположить нельзя. Мстит какой-нибудь мерзавец за штраф или увольнение…

    — Дерзкий и грубый народ! — воскликнул Глушков.

    — Да, действительно, грубые нравы, — подтвердил Голосов. — Ежедневно в числе амбулаторных больных бывают избитые, израненные. Один приходит с разбитой головой, так что мозг видно, другой — с распоротым животом и вывалившимися внутренностями… И все это делается ведь под хмельком, в такую минуту, когда руки чешутся.

    — Удивляюсь, — воскликнул Заверткин, — как это до сих пор полиция не просит в помощь казаков или ингушей! Это славные ребята! Где они — там смирно…