Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 1

    — Пожалуйте, пожалуйте! — тихо и жеманно приглашала хозяйка, Елизавета Ивановна, высокая, полная, с рыхлым лицом, большими синими глазами, широким носом, тонким разрезом рта, двойным подбородком и высокой грудью, одетая в голубое с дорогими прошивками платье.

    Управитель и его жена, считая себя особами высшего ранга на заводе, держались с своеобразной важностью и достоинством. Все движения Заверткина отличались медленностью, и говорил он медленно и тягуче густым басом. Но, как автодидакт[1], достигнувший высокого положения на заводе по протекции, он не обладал внешним лоском, и в нем проглядывали те характерные для людей этого класса черты, которым дано название «мужиковатость». Елизавета Ивановна держала себя строго, говорила мало, смеялась очень редко, и улыбка ее всегда выходила натянутой и уродливой. Такие манеры были привиты ей, как считавшиеся обязательными, в доме ее отца, бывшего управителя, и предписывались, как она думала, настоящим ее положением.

    Когда гости разделись и обменялись с хозяевами приветствиями, все направились в богато и роскошно обставленную гостиную.

    Здесь все было на барскую ногу: дорогая мебель, ковры, бронза, фарфор, бархат, картины, цветы… Только убранство комнаты по случаю предполагавшегося карточного вечера было необычайным. В одном углу стоял диван с малиновой бархатной обивкой, а в другом — массивное пианино и пюпитр для нот. Один стол был сервирован для чая, на втором были выставлены вина и закуски, третий — карточный — стоял среди комнаты, на четвертом — лежали цитра и гитара. Резные стулья, обитые малиновым бархатом, стояли правильными рядами около стен и чайного стола. Вокруг карточного стола были расставлены венские стулья. В центре потолка висела зажженная электрическая люстра с матовыми колпачками и заливала комнату ровным мягким светом.

    Заверткин и Голосов сели на диван, под сень высоких темнозеленых фикусов и трепетно-нежных араукарий, стоявших около дивана, и оба закурили по папиросе, обмениваясь в то же время свежими заводскими новостями. Дамы ушли к чайному столу. Хозяйка начала перетирать дорогую изящную посуду белоснежным полотенцем и затем, сделка гремя фарфором и серебром, стала наливать чай. Говорила она о вкусном вареньи, приготовленном по рецепту бабушки, и предлагала гостье попробовать этого прелестного лакомства. Окончив приготовления к чаю, сиявшая удовольствием от обилия угощения, она пригласила всех к столу.

    За чаем Заверткин начал рассказывать о посещении завода управляющим, с гордостью подчеркнув свою дружбу с ним. Но его речь в самом начале прервали звенящие и клокочущие звуки электрического звонка, донесшиеся откуда-то издалека. Он поспешно встал и направился в переднюю. За ним же последовала и Елизавета Ивановна, жеманно обратившись к гостям:

    — Извините, господа, на минуточку.

    Голосов, оставшись наедине с женой, любовно и нежно взглянул на нее и с грустью сказал:

    — Вот придут — и начнется опять… Не хотелось бы, право, пить, а нельзя… Как ты думаешь?

    Мария Васильевна ласково посмотрела на него и тихо ответила:

    — Воздержись… Играй, но не пей… Все-таки лучше…

    Через минуту гостиная наполнилась гулом голосов и раскатами веселого смеха вошедших вместе с хозяевами новых гостей.

    Первым вошел заводский врач Егор Дмитриевич Петров, маленький, коренастый, с черными вьющимися волосами и черной бородкой на смуглом липе, в сиреневой вышитой косоворотке, темносиней суконной поддевке и лакированных сапогах.

    Он, слегка улыбаясь, подошел к Марии Васильевне, поклонился, пожал ее руку и медленно, как бы неохотно выпуская ее из своей руки, осведомился:

    — Здоровы ли? Как поживаете?

    Она также с едва заметной улыбкой ответила:

    — Благодарю вас… Ничего… Помаленьку…

    Он снова поклонился ей и, подавая руку Голосову, сказал:

    — Еще раз…

    Затем вошли в комнату заводский смотритель Николай Петрович и его жена Нина Петровна Глушковы, сопровождаемые приветливо встретившими их хозяевами, все разом говорившие и громко смеявшиеся.

    Нина Петровна, маленькая, худенькая, с завитыми черными волосами, выцветшим лицом, черными, как ягоды смородины, глазами, тонкими и бескровными губами, была в черном платье, с большой золотой брошкой и золотой массивной цепью на груди.

    Она, не переставая разговаривать с Елизаветой Ивановной и улыбаться ей, небрежно и сухо поздоровалась с Голосовыми и увлекла хозяйку, усиленно тараторя с ней, на противоположную сторону стола.

    Глушков, высокий, с рябоватым, обросшим лицом, кривой на левый глаз, в тужурке и ботфортах, покачиваясь огромным телом и разглаживая на ходу большую рыжую бороду, подходил поочередно к присутствующим, протягивал руку и развязно говорил:

    — Доброго здоровья! Наше вам… с кисточкой!.. Как поживаете?

    В то время как Петров, за чаем, рассказывал дамам о своей охоте на глухарей, Глушков завел с управителем деловой разговор.

    — Вынужден вам доложить: третьего дня уволил за пьянство подмастерья Крупина, а сегодня Юношев его принял, без моего согласия, на работу.

    Заверткин неприятно поморщился и сказал:

    — Ах, уж этот Юношев! Вечно создает неприятности… Надо как-нибудь от него отделаться…

    Глушков, торжествуя, продолжал:

    — Крайне неудобно: я увольняю, а он принимает. Этим дезорганизация вносится в дело.

    — Да, неудобно, — подтвердил Заверткин и добавил:- сделаю ему внушение.

    Довольный таким результатом кляузы, Глушков сразу умолк, а Заверткин, вслушиваясь в разговор Петрова с дамами, заинтересовался и спросил:

    — Начали, Егор Дмитриевич, охотиться?

    — Да, был сегодня на охоте и убил двух глухарей… Завтра пожалуйте глухариного супа откушать…

    — Благодарю, благодарю…

    — Завтра ведь у меня играем…

    В разговор вмешался Глушков:

    — Вы, Егор Дмитриевич, велите-ка одного-то глухарика зажарить да на закусочку подать… С горчичкой очень хорошо… Люблю, грешный человек…

    Петров, добродушно улыбаясь, сказал:

    — Хорошо, велю зажарить и подать с горчичкой…

    — Ты уж опять насчет закуски заботишься, — вставила замечание по адресу мужа Нина Петровна.

    Глушков, тряся бородой, громко засмеялся и ответил:

    — Так, между прочим, не мешает…

    Но жена уже не слушала, его, увлеченная разговором с хозяйкой.

    — Газеты опять начинают писать о войне, — сказал после паузы Петров.

    — Нынче постоянно порохом пахнет в воздухе… — авторитетно отозвался Заверткин.

    — Ерунда, сплетни… Не будет войны… — уверенным тоном возразил Глушков.

    — Почему? — мягко спросил Петров и, помолчав, добавил: — Помните, перед японской войной также не верили в возможность столкновения, а оказалось…

    И он многозначительно посмотрел на собеседника. Глушков начал горячо объяснять:

    — Тогда было совсем другое, дело. Тот народ, японский, народ энергичный, сумевший в несколько десятков лет превратиться из полудикого состояния в культурную нацию. Там, на востоке, война была неизбежна. Японцам жить было тесно, а мы в Корею, под самый нос к ним, забирались. Вот и вспыхнула война. Теперь нет таких комбинаций, да и в войну играть теперь — дело рискованное. Прежде артиллерия да пулеметы разрушение наносили, а теперь снаряды с аэропланов будут бросать, это будет не война, а бойня…

    Петров, чтобы остановить разошедшегося оратора, шутливо заговорил:

    — Ну, успокойтесь, успокойтесь, патриот и политик, не спорю.

    — Ради этого, — сказал давно жаждавший выпивки Глушков, указывая на стол с винами и закусками, — охотно успокоюсь….

    Заверткин быстро встал и, тоже указывая на буфетный стол, пригласил выпить и закусить.

    Глушков и Петров разом поднялись с мест, а Голосов, помедлив несколько секунд, уловил грустный взгляд жены, горько улыбнулся, махнул рукой, встал и подошел к буфетному столу.