Между нами только ночь

Но все равно Юрик для меня роднее родного брата. Я иногда размышляю, с чего началась моя божественная удача в этой жизни? И понимаю - с того, что все мое детство длиною в жизнь я провела за его широкой, надежной спиной.

Если б кто-нибудь спросил у меня, чего я ищу, что я больше всего ценю в этом мире, я бы ответила: не любовь (она вечно оканчивается скандалом), не дружбу (дружба тает с годами, рассеивается, превращается в воспоминание), а братство - братство я ставлю превыше и дружбы, и любви, потому что это единственное, мне кажется, на что можно положиться.

Но был момент - даже Юрик закайфовал: когда сам артист наконец-то расслабился, сел на стул, открыл в контрабасе дверку, а там - настоящая кофеварка. Он стал варить себе кофе, чудесный запах распространился на целый зрительный зал, и вот он лениво извлек из контрабаса открытку с изображением, может быть, южной Италии, и прочитал: "Дорогая мама! У нас все хорошо! Микелле в полном порядке, он в тюрьме...".

Петер Риндеркнехт сидел на сцене и наслаждался чашечкой кофе, а мне этот эпизод понравился больше всего, потому что я сама очень люблю сесть где-нибудь в хорошем месте - немноголюдном, с Юриком, в тепле и тишине, пускай даже в "Макдоналдсе", пить капуччино с жареным картофелем, есть ванильное мороженое, ну, можно взять еще по слоеному пирожку с ежевикой...

Юрик что-то рассказывает из своих путешествий по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку. Эти истории обычно связаны с каким-нибудь подвигом, который он совершил. То на Севере из ледяной воды вытащил стопудовых мужиков утопающих, то в сибирской деревне вытянул из горящего коровника коров. А однажды на даче в Кратово он меня спас от неминуемой гибели, когда я в лодке на пруду подавилась огурцом. Другой бы растерялся, а Юрик - нет. Он схватил меня за ноги и так стал трясти, что огурец вылетел и упал в воду!

После чего брат всегда интересуется, как мои дела на издательском фронте.

- Если никто не издаст твою книжку, - он всякий раз говорит мне, - ты только не расстраивайся. Я ее опубликую за свои деньги. Да, армия сейчас не в почете, наука в загоне, - ничего, подкоплю, затяну ремень потуже - и твоя книга найдет своего читателя! Иначе зачем ты ее написала?!.

С книжкой вот какие дела: книжки пока нету. Только публикации в журналах - главы, отрывки, фрагменты... Но у меня все полностью готово чтобы она появилась. В зеленой картонной папке лежит эта повесть - я назвала ее "Загогулина" - о моем босоногом интернатском детстве ("Как??? Вы учились в интернате??? - воскликнули в одном издательстве, возвращая мне эту папку. - Ни за что бы не подумали! У вас такой взлелеянный вид...")

А что такого? Родители уезжали на полгода за границу, бабушка отказалась остаться с двумя детьми, тем более Юрик был трудный подросток, и меня уговорили пойти учиться в интернат, хотели ненадолго, а я пообжилась, привыкла и отмотала там четыре года.

Но с книжкой пока не вытанцовывалось. Раз как-то позвонили из очень странного издательства (сами позвонили!). Издательство "Восход". Бывший "Спутник".

- Алло! - произнес мужской голос, после чего этот человек - то ли глубоко вздохнул, то ли зевнул. - Ну, что вы там? Детская писательница?

- ...Да, - говорю, немного удивленная началом нашего разговора.

- А есть у вас, - спрашивает, - какой-нибудь "готовый романс"?

- ???

- Ну, что-то готовое, - он объяснил. - Так у нас дед говорил: "готовый романс" или "неготовый"...

- Есть-есть! - говорю я обрадованно. - Абсолютно "готовый романс"!

- Тогда соберите что у вас есть и позвоните Владимиру Абрамычу. На детскую литературу сейчас льготы, ее выгодно печатать. Только лапшу ему на уши не вешайте, а то некоторые "классики" рассядутся в кабинете и тюльку гонят часами о своих достижениях. Он там чуть в обморок не падает. Чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. Надеюсь, вы меня поняли. Вот семь его телефонов. Он возьмет рукопись и отнесет в типографию.

- А вы кто?!! - я спрашиваю.

Он - лениво:

- Да какая разница?

- Так вы что-нибудь читали - мое? - растерянно спрашиваю.

- Ну, знаете! - воскликнул он возмущенно. - Я уже вышел из этого возраста. У вас там что - проза или стихи?..

- Я бы предложила повесть под названием...

- Понял. Сейчас я им позвоню и скажу, что вы придете. Если они меня не пошлют, - достойно добавил он. - Вы как расходитесь-то? Хорошо? На прилавках не залеживаетесь? Выйдет все путем, отстегнете мне там немного - сколько не жалко, когда получите...

Потом мне кто-то сказал, что названивал некий литературный агент Барыкин, видимо, его настоящая фамилия Барыгин. Барыкин в паре с человеком по фамилии Скорохватов.

На другой день он опять объявился:

- Звонили? По семи номерам? Нигде никого? Тогда зачеркните все эти телефоны и больше никогда по ним не звоните. Вы слышите? НИКОГДА! А позвоните по этому номеру, позовите Семен Михалыча. Не провороньте, ситуация меняется каждую минуту.

По новому телефону опять никто не подошел. И я его тоже вычеркнула.

- Вот жук! - вскричал Юрик, когда узнал о переговорах с Барыкиным. Если он когда-нибудь еще позвонит - этот пройдоха, гусь лапчатый, отсылай ко мне. Я найду что ответить таким пронырам.

А я смотрю на него, и такое ощущение блаженное, будто я уже давно на том свете и меня выпустили оттуда погулять.

- ...Да! Как у тебя с книжкой? - поздно вечером позвонила старая моя редактор Юля. Старая, веселая, я ее обожаю. Недавно ей пришлось уйти из издательства - у Юли катастрофически "садится" зрение.

- Никак, - я говорю.

- Тогда тащи рукопись! - сказала Юля. - Хорошие новости! Одна моя знакомая всю жизнь работала в "Аэрофлоте" и сколотила крупный капитал. Теперь она решила выпускать литературу для детей. Я буду главным консультантом. Первой ласточкой издадим Раскина "Как папа был маленьким". Второй - с моей легкой руки - будешь ты.

И вот я взяла свою зеленую папку, она у меня считается счастливой, на ней начертано большими буквами название "Загогулина", и с этой папкой явилась к Юле.

Сидим с ней на кухне, пьем чай, она говорит:

- Елена со своим капиталом - как снег на голову свалилась! А я думала все, теперь буду сама рассказы писать. Решила написать рассказ про свою няню. Хотя она не была мягкой, она была очень жесткой. Когда я канючила: "Во-от, мне скучно...", она отвечала: "Щас! Я тебе в жопу оркестр вызову!"

В дверь позвонили. Юля пошла открывать. Я приосанилась и застыла с приветливым выражением лица.

В прихожей зазвучали голоса - певучий, Юлин, и - чуть хрипловатый, низкий, ну, как такие называют? Грудной, волнующий, и - чтоб меня разорвало и три раза подбросило - до ужаса знакомый. Ведь у меня абсолютный слух на это дело, я фанат интонации! Если я слышу в голосе мелодию, сверхзвук, музыканты его называют эвфония, меня бросает в жар. Особенно такие вот грудные голоса с богатой модуляцией я чую за версту, как сеттер селезня. Хоть раз услышал мимолетно - запомнил навсегда!

Я встала.

В кухню вслед за Юлей - тррах-тибидох-дох-дох! - вошла Елена Федоровна Голицына - собственной персоной, мой бывший ночвос - это значит ночной воспитатель - из того далекого интернатского детства, о котором я сквозь смех и слезы поведала в "Загогулине".

Конечно, она возмужала, потучнела, но все эти позднейшие наслоения не скрыли от моего взора ее немного резковатые, но в общем-то прекрасные черты.

- Знакомьтесь, автор "Загогулины", - представила меня Юля. - Хотя, по-моему, назвать книгу "Загогулина" - все равно что назвать ее "Херовина". А это наш будущий издатель...

- Здравствуйте, Елена Федоровна, - сказала я.

Елена пристально посмотрела на меня и говорит:

- ...Маруся.

Узнала! А мне, между прочим, за сорок, я что, не изменилась с третьего класса?

Как раз она к нам пришла, когда я училась в третьем классе. Красивая, высокая, такие у нее крепкие ноги!.. "В миру" она была стюардессой, а в интернат приходила четыре ночи в неделю - подрабатывать.