Реквием по Н В

Этерман Александр

Реквием по Н В

Александр Этерман

Реквием по н.в.

Я увожу к отверженным селеньям. Д.

Песнь Вторая

Мне было страшно с самого начала. Глотая воздух и борясь со сном, Я что-то нес. Меня перебивала Известная красавица... Потом

Потом дошло. Цвели и ожидали, Что, наконец, заплачу. Я молчал, Кивал и мялся. Било десять. Дальше, Едва вздохнув, - я поклонился в зал

И, поднимая голову, услышал Ехидно, в лоб. Чего не миновать, Тому не быть - а он из ряда вышел. Я втихаря нащупал рукоять.

РИМ

I

Подводим итог, не коснувшись запястья Бесстрашный глава Факультета Пристыженно спросит - а было ли счастье В свой час? - и дождется ответа.

В свой час. Под развесистой клюквой. Под самый Лирический корень. Гуманно, Бескровно: одним - сципионовы Замы, Другим - ганнибаловы Канны.

Мы честно скроили из смутных поветрий Образчик - а в жилах героя Напиток - правдивый настой геометрий И право на нечто иное.

II

Вопрос из зала: "Взяли ли вы Рим"? Я взял его. Он не сопротивлялся. Я столь его тщеславно одарил, Что он посовестился и отдался.

Я пососал волчицу, а затем Вкусил традиционной птичьей шеи И сей же час предался без затей Уже иной немыслимой затее.

Увы - я легче мог бы Рим стереть И утереть - но, заново отстроив, Жить на холмах! - Уж лучше умереть В своей грязи и от своих устоев.

Но к слову "Рим" невыносимо "плен" И "беспорядок". Из любви к этруску Спалить Коринф, разрушить Карфаген, Отстроить Форум и пойти вприкуску,

И вот, разросся пуще, чем тогда, И вширь, и ввысь - куда поре расцвета! Да и чего стекаться в города На то была империя в полсвета

И оттого-то больше не бывать. Зато тоска - болезнь старинных зданий. Мы - нет. Нам этим воздухом дышать, Ну, и не рухнуть от воспоминаний,

Едва случится посетить Стамбул Или иные лакомые страны. Тамбовский пояс лихо утянул Порфироносных девушек Тосканы.

III

И в этом Риме я хотел добыть Доспехи, пешки, латников и копья, Поднять дыханьем бешеные хлопья И ледяное сердце растопить!

Столичный город, кающийся змей, Гермафродит, охальник и неряха Цедил войну и вереницу дней До полного отчаянья и страха.

Я до смерти боялся угадать Куда попал, и чей я современник, А может, гость. Ну-ну. А может, пленник. Чем буду думать и голосовать,

И кто у нас страдает от любви, Берет взаймы и отдается даром, Околевает в родственной крови И полыхает собственным пожаром.

IV

Увы, то был не Рим "Сатирикона". Мне не хотелось сравнивать одну Тюрьму с другой, материю - со звоном, А главное - идущую войну

С неистребимой и на сласти падкой Все так же смачен, весел и жесток, Как схваченный мятежной лихорадкой Рябой провинциальный городок.

Он ждал зимы, вестей от Сципиона И успевал хозяйствовать и жить На оба дома - строить стадионы И жертвами всевышних ублажить.

В апреле римский воздух слишком дорог. В разгар зимы, взвивая сладкий дым, Меня отверг родной великий город, И приютил принципиальный Рим,

Врубившийся в сгоревшую столицу Пучком паленых разноцветных жил. Он прел как ожиревшая волчица, И старый мэр его освободил

Как опоенный рыцарь честных правил, Дурных манер и вовсе не дурак. Вот, некто Ганнибал ему не вставил, А он, вступая в должность, как-то так...

V

Ромул - Рему

В чем наша заслуга? В чем наша вина? Мы нежно любили друг друга. Наш город построен на все времена, Но это не наша заслуга.

Мы честно вплели в евразийский венок Причуды семейного стиля, Но город - по Ньютону - столько же мог, Как те, кто его развалили,

Позволить. Бессмертное имя и стать, И, скажем, имперское чванство. Мы братоубийство могли оправдать, Но только не цезарианство.

Коллега, мостящий костями холмы, Не в той подвизается роли. Охота и страсть будоражить умы, Как правило, пуще неволи.

Чем портить имперски закрученный шов, Пусть вперится в звездную карту. Едва ли достанет пустых островов Не всякий - чета Бонапарту!

А нам, очевидно, придется забыть Свой город и старые страхи. Помпей или Цезарь не стали бы жить В квартале, где ходят монахи

(Большие любители раны травить, Что Рим своевластен и светел И благоустроен. О чем говорить? Мы смертны, а город бессмертен,

А то - долговечен, как первый снежок, Торчит, как орешек на торте...). Мы лихо подвесили наш сапожок К широкой альпийской ботфорте,

К штанине, надеясь, что станет окном В Европу. Но с ейного взгляда, Нас всех переплюнул мадьяр-костолом Весомостью личного вклада.

VI

И пусть. Потомки назовут банальным Мой офигенный план учить плетьми Тех, кто во славу финиковой пальмы Живьем сжигает мать с тремя детьми.

Кто превратил охоту на волков В крутую чистку собственного клана? Не город Рим живет среди веков, А благостное "Pax Americana".

VII

Обратно в зал: Вы можете не верить. Спокойный сон - для совестливых лиц, Но нам сулили не друзей, а челядь И воспаленье каменных таблиц.

Я вынужден сбежать, как та семейка, Пусть не в пустыню, пусть не на осле В моем кармане только карамелька Еще напоминает о Москве.

Наверное, вы милосердно правы. Огонь в глазах - еще не блеск планет, И только и всего в мерцаньи славы, Что нить видна. И пыль. А толку нет,

И веры нет. Зато плясал мазурку Как Понятовский. Сексуальный пыл Мешал купаться польскому придурку Увез не ту, которую любил.

Как глупый кит. Дышать с тобою вместе. На берегу он сам себя казнит, Зато я до того невольник чести, Что, как учил Ламарк, позорю вид.

Так воздух с губ. Так золотая чаша Любой настой. А грязное белье Сама стирай. Возлюбленная наша Отныне - достояние мое.

При встрече снимем шляпу. У ошибки Цена своя. Красавцев в двадцать лет Сводили в гроб не пушки, а улыбки Виконта Алеф и маркизы Бет.

Я слишком долго изводил бумагу. Пора уже. Вздыхаешь и несешь Оттачивать наследственную шпагу И по дешевке - бабушкину брошь.

Подковано. Блестит. Приобретаю Известность и - куда там город Рим Провинции на берегу Дуная. На юге - Понт. На севере - Гольфстрим.

VIII

Рем - Ромулу

Достаточно пакостно, чтобы остыть Семьсот километров от Вены! Здесь смогут в провидимом будущем жить Семиты и аборигены.

Ты пишешь, что сей Капитолий - тюрьма, Но это смешно и неверно. Ведь даже была симпатична сперва Юдифь голове Олоферна.

КОРИНФ

Бронзовый век Р.

I

Коринф пылал. Огонь царил всевластно. Спекались судьбы. Их конгломерат Шипел. Огонь бесстрастно И сухо слал людские души в ад.

Коринф пылал. Его дворцы и храмы Текли и лопались. В его руках свело В единое и ведьм, и помело. Б-г знает чем они казались сами.

II

Я не был современником сих бед, Ни даже поджигателем, но случай Пронзительно навел меня на след, Ребром и соблазнительно колючий.

Коринф горел как грешники горят. За все грехи людей дома платили, И после этих сцен разгром Бастилии И строфы Данта - чистый плагиат.

И я не мог, конечно, усмотреть Ни воли злой, ни парадигмы сладкой. Мне двадцать лет. Мне некого жалеть. Сижу на камне и хрущу тетрадкой.

III

Текли и сохли. Ночь сменила день И устремилась к неизвестной цели. Крестьяне из соседних деревень Сошлись на дармовщинку, очумели

И, часто выдыхая перегар, Уписывали жидкую стихию, И поражаясь, что еще живые, Благословляли город и пожар.

Коринф пылал. Его не пресекали. По всем вполне. Сюжеты и хвосты, И недовольных намертво спаяли Бездушный край и жаркие цветы.

IV

Тревожась за судьбу Москвы-и-Рима И за свою несчастную судьбу, Я не могу не думать о Коринфе И не велеть бежать туда рабу.

Но мне безумно жаль его породу. Я бы хотел, вверяясь небесам, Уйти в Коринф оплаканно свободно И сознавать, что сделал это сам.

Но смерть в постели? Врезавшись, и клейко Душой и телом в городской бедлам, Ору, решившись: "Эй, судьба-индейка! Рабу, - беги в Коринф к другим рабам