Третья истина

– Не-а, – только мотнул головой он.

Скользя, Саша догнала Виконта и придержала его за руку:

– Виконт!.. А Вы… почему отказались? Отказались остаться у этой Серафимы? Там же хорошие условия? Почему?

Если существуют на свете праздные вопросы, то вот сейчас, пожалуйста, она задала праздный вопрос. Она прекрасно знает Виконта и почти уверена, что он не ответит. И все же ее просто подмывало спросить.

Виконт приостановился, отфыркиваясь от хлещущего снега:

– А что? Хочешь – можем вернуться.

Саша настолько не ожидала, что растерянно забормотала, радуясь помощи забивающего ее слова ветра:

– Зачем же… нет… не надо… ведь Леха нашел, он же обидится…

Виконт отер рукой в перчатке лицо:

– Вот и я не решился пренебречь его стараниями.

…Домик оказался точной моделькой классической хатки с выбеленными стенами, небольшой печкой, примыкающей к высокой русской печи, утоптанным земляным полом. Старуха напоминала бабу Ягу не больше, чем сам Леха крошечку-зайчика. Носик у нее был малюсенький, кнопкой. И вся она была маленькая и опрятненькая.

Бедняга Виконт чуть не сел на порог от удивления, когда бабка с легкостью сухой веточки взлетела ему на шею и, стащив шапку, принялась звонко чмокать в волосы:

– Свои родименькие, русенькие, – запищала она. – Глазки- василечки, ах ты, Господи, ах ты, Господи! Ух, боюсь, ух, боюсь чужаков до смерти! Белобрысых, белобровых, ненашенских! Малороссы с ними замирилися, а я нипочем, нипочем!

Она стала топать в воздухе ногами. Виконт осторожненько поставил ее на пол и не стал защищать белобрысых немцев в характерных для себя традициях, а дружелюбно произнес:

– Вам только былины слагать. Я уловил, мы вам понравились? Рад. Как ваше имя-отчество, простите?

– Ах! – старушка от удовольствия закатила ярко-голубые глазенки. Росточком она была значительно ниже Саши.

– Капитолиной Карповной зовут-величают.

Она подала крошечную ладошку Виконту, который с серьезной почтительностью ее пожал.

– Былинщиком стать – степенность нужна, где уж мне, пискле? А я баньку, баньку стопила, коврижек-гречишников напекла, вкусных, сдобненьких. На сале, с сахаром. Банька в садике, горяченькая, с полочком.

– Банька! Ух, попаримся. А, ребята? Мослишки прогреем, затрещат! – обрадовался Леха.

Баба Капа суетилась вокруг, вытаскивая рушники, мочалки и даже длинненький кусок мыла.

– Леша, Леша, соколик! Ну и здоров же ты росточком, верста коломенская, скажи, скажи, как братцев-то кличут?

– Викентий старшой, – без запинки ответил Леха, – Сашок – младший.

– И превратился он из Павла в Савла… – пробормотал Виконт себе под нос, но возражать не стал. А Саша задумалась о теневых сторонах жизни. После вагона, взрыва, дороги, кажется, ничего так не хочется, как помыться. А как? Будь она и вправду мальчиком, а то одной… Она не умеет мыться в «баньках». По дороге к дому она заглянула в освещенное окно каменной конурки с чем-то деревянным внутри. Даже непонятно, где там сидеть или стоять. Где краны, ванна? Ее, кажется, нет вовсе. Еще мыться после них… тоже не хочется.

– Виконт, я пойду в эту… баньку до вас двоих, можно?

– Ну что ты! Не справишься, да и застудишься по дороге назад. Холод. Принесу тебе воды в комнату. Здесь печь, – спокойно, как о продуманном деле, сказал Виконт и, отколов кусочек мыла, положил его на скамью.

– Ну, во! Обратно Сашка – сахарный! Чего Викентий, баловать-разнеживать, без него скучно! Веселый малец! Знаешь, че он мне о молниевых шибаниях излагал? Схватились бы за животики и полегли бы прямо тама. Это, грит, заоблачное лектричество, а Илья-пророк этому делу посторонний!

– Нет. Вы добрый, Алеша, но нам он не компания. Слаб. Лишим его этого удовольствия.

– Во, точно! Слабый, каши не доел. Точно Викентий про тебя выразился: слабак, грит, он, нам, богатырям, не компания!

– Вот-вот.

– Хлопот, грит, потом невпроворот будет! А знаешь, Викентий, таких еще козлячим молоком отпаивают в народе…

– Да, в самом деле, козье молоко! Как это я забыл? Здесь наверняка можно достать. Завтра займусь.

– А я на что, братишки? Да не останется в этой Балаклее того козла, чтоб я… А ты, Сашок, отсидися, слыхал, что Викентий сказал? Он, грит, как зачихает апосля баньки: чхи! чхи! – и в постелю на неделю. И чай с малиной и козлячим молоком ему, слабаку, в эту постелю давайте! Так Викентий и сказал, слыхал, Сашец?

– Вы читаете мои мысли, Алеша, и причем почти дословно.

– Ну, Лешка, – возмутилась Саша, – въеду я тебе в поддыхало за эту иронию, тут особой силы не надо. Сам говорил.

– Comme c'est intéressant! Alexandrine, encore une fois, s'il vous plait.[62] – Виконт остановился с ведром дымящейся воды.

– Че? Че? – поперхнулся Леха.

– J'ai compris, Paul, je suis désolée, j'ai dépassé les frontiers.[63]

– Ne me fais pas devenir une gouvernante,[64] Саша.

Недоумевающий Леха молча отбыл в баньку первым, захватив с собой все выданные им купальные принадлежности. Саша поглядела на воду. Холодно даже подумать, что придется раздеваться. Она пошевелила замерзшими пальцами, даже в тепле они у нее не согреваются:

– Фу, лягушка! – она растопырила пальцы перед большим, увешанным вышитыми полотенцами, зеркалом. – Ля-гуш-ка!

– Саша, – строго и укоризненно произнес за ее плечом Виконт, – да вспомни ты, наконец, что ты девочка, красивая девочка! Как ты себя называешь? При чем тут лягушка? Что за глупости?

Саша зарделась от стыда и от удовольствия и смущенно улыбнулась ему в зеркало.

– Ухожу. Приступай… – дверь за Виконтом захлопнулась. Она посмотрела на себя еще раз, пригладила волосы, покрутила головой из стороны в сторону, следя за тем, какое получается выражение лица. На Серафиму похоже? Как там она смеялась? Привлекательно, что уж говорить… Да, но вода же стынет…

Саша поспешно закрыла дверь на задвижку. В ее распоряжении был деревянный тазик, ведро горячей, большой горшок холодной воды и деревянный черпак. Она с упоением начала мыться тщательно, не торопясь, намыливая и обтирая себя оставленным ей под кусочком мыла носовым платком.

Какое удовольствие! И совсем не холодно! Ворвавшись в комнату, едва запоры были сняты, бабушка Капа подтерла, прибрала, зашвырнула на печь какие-то тюфяки и объявила, что Саша «должен» немедленно лезть на печку согреваться. Очевидно, версия о ее выдающейся хилости достигла и бабушкиных ушей через Леху. Саша впервые слышала, что печь можно использовать вместо кровати и ей это показалось весьма странным. Сначала она даже предполагала дождаться Виконта и проконсультироваться у него. Потом походила вокруг, заглянула в печурку, приоткрыла заслонку, встала на приступочку и исследовала верх. Нет, поджариться здесь нельзя. Приятно греет. Просторно… И она рискнула забраться наверх. От мытья и тепла ее стало клонить ко сну. Но она не давала векам сомкнуться. Ведь самое главное и приятное – впереди: рассказ об итальянском художнике. Ее здорово отвлекла от сна лепешка, которая исполняла роль обещанной коврижки. Правда, ни пышностью, ни излишней мягкостью творение Капитолины Карповны на деле не отличалось. Зато козье молоко появилось, не дожидаясь утра, и Саша узнала привкус, который Виконт заговаривал еще в Раздольном, расхваливая на все лады. Саша выпила молоко с большим удовольствием, так же как перед этим сгрызла большую лепешку.

Баба Капа долго возилась в комнате, допытываясь, в тепле или прохладе любят спать «ребятки» и сколько кому класть подушек под голову. Потом она исчезла в соседней каморке, а Виконт с Лехой никак не шли. Саша все-таки задремала немного и встрепенулась от Лехиных громогласных восклицаний:

– Н-е-е-т! Кваском наподдать жарку – это да! Дух идет! Водой че! Тут полнейшей лафы не достигнешь!!! А еще знашь, чего могу? Железную палку – в кольцо! И даже без поднатужки. Слышьте, а этот фокус-покус, как вы за руку меня скрючили, научите, а? Пожалыста! Подучите, как стать-то? Ну, Викеш, батька родный, подучи!