Тридцать три удовольствия

— Сударыня, — сказал я, — здесь происходит дуэль, и присутствие женщины обременительно.

— Как интересно! Дуэль! На мороженом! Хороша же та дама, из-за которой дерутся не на шпагах, а на мороженом!

— Новые времена, новые нравы, — развел руками я. — И новые правила дуэлей.

— Вы хоть вытритесь как следует, а то на вас люди смотрят. Смешно и глупо! Как в дешевых американских комедиях.

— Элемент американизма очень силен в современном русском сознании, — вздохнул я, стирая с лица остатки мороженого. — Дуэль можно считать состоявшейся. Идемте купаться.

Я побрел к морю, они последовали за мной.

— Эх вы, — сказала Птичка. — Хоть бы уж по-настоящему подрались. Хоть бы кулаками помахали, как какие-нибудь забулдыги, а то на мороженом. Пижоны!

— Вы не понимаете, дорогая моя, — возразил я. — Чем изысканнее дама, из-за которой дерутся, тем изысканнее и способ проведения дуэли.

— Карикатурист несчастный! — воскликнула Лариса и стукнула меня кулаком по спине.

— Если вас не устраивает дуэль на мороженом, можем придумать что-нибудь еще, — сказал я. — Надеюсь, вы еще не собираетесь уезжать отсюда?

Разбежавшись, я нырнул и быстро поплыл, ожидая, что Птичка не замедлит пуститься за мною вдогонку, но она не спеша плыла рядом с Мухиным. Они о чем-то разговаривали. Я заплыл очень далеко и все ждал, что снова сведет мышцу. Теперь мне хотелось утонуть, и пропади они все пропадом, неверные эти мужья и жены. Я снова лежал на спине и шептал: «Туда! Туда! Туда!» В голубом куполе двигался белый крестик самолета, и я подумал, что если мое желание исполнится, то не так, как я хочу, и то «Туда!» перенесет меня в салон самолета. Хорош же я там буду — мокрый и в одних плавках.

На сей раз я поплыл к берегу, загребая влево, чтобы вернуться на пляж пансионата «Восторг», где меня ждала Тамара. Но выбравшись на берег, я не нашел ее на пляже. Мои вещи лежали там, где я их и оставил, а ее вещей не было. В пансионате ее тоже не оказалось. Должно быть, обиделась и одна укатила на какую-нибудь экскурсию. А жаль, мне так не терпелось развеселить ее рассказом о дуэли на мороженом.

На обед она тоже не явилась, и после обеда, сколько я ни заходил и ни стучался в ее дверь, никто не отвечал. Перед ужином я поинтересовался у администраторши, не знает ли она, где сейчас можно найти Тамару Владимировну Коневу, и получил ответ, что она сдала ключи и уехала из пансионата с чемоданом, хотя ей еще оставалось четыре дня.

Ужасно расстроенный бегством Тамары, я купил в баре пансионата бутылку коньяка и выпил ее в полном одиночестве. Серебряный браслет с перламутром, который я взял у нее вчера, чтобы починить, остался у меня на память. Теперь у меня было два женских браслета — первый якобы от Бастшери, а на самом деле, от Ардалиона Ивановича, ведь это он купил его в Египте и заказал выгравировать надпись, а потом подсунул мне, как бы от таинственной египтянки. И вот теперь второй. Я решил подарить египетский браслет Птичке, а Тамарин оставить себе. Может быть, когда-нибудь встретимся, и я верну его. Адресов и телефонов мы друг другу не успели оставить. Хотя — вдруг дошло до меня — можно же узнать у той же администраторши!

На следующий день я сразу отправился туда, где вчера произошла моя дурацкая дуэль с Мухиным. Я решил подружиться с ними. Подарить ей браслет, а ему бутылку страшного старика. Но, проведя целый день на пляже, я так и не дождался их прихода. Неужели и они дали деру? Это было бы совсем подло.

Телевизор в холле пансионата без конца показывал московские события — гибель троих парней под мостом у Белого дома, которые пытались остановить бронетранспортеры, свержение ГКЧП, возвращение из Фороса Горбачева, торжество Ельцина, Хасбулатова, Руцкого и прочих августовских победителей, демонтаж памятников Дзержинскому, Свердлову, Калинину. Последнее почему-то возбуждало в обитателях пансионата «Восторг» наибольшие разногласия. Одни ратовали за то, чтобы уничтожить все монументы вождям революции, другие вдруг заговорили о вандализме и утверждали, что памятники — это свидетельства истории, и их нужно хранить, независимо от того, чью личность они возвеличивают. Один из отдыхающих имел неосторожность обронить фразу: «Большевики свергли коммунистов». На него тотчас написали коллективное письмо с требованием выселить из пансионата, а по возможности и проверить, не причастен ли он к ГКЧП. Я отказался подписываться под этим документом победившей демократии и ожидал, что и на меня составят донос.

— А не он ли сжег бильярдную? — услыхал я как-то за своей спиной и осознал, что сие подозрение пало на меня. Разумеется, от поджога бильярдной до такого тяжкого преступления, как неподписание доноса, один шаг.

Каждый день я обходил все пляжное побережье поселка, но двое любовников исчезли бесследно. Конечно, я мешал им, а берег Черного моря большой, нетрудно найти какой-нибудь другой уголок для счастливого уединения.

В последний день августа, отлично загорев и отдохнув, я покинул изумительный пансионат «Восторг» Министерства культуры Российской Федерации.

Удовольствие двадцать третье

НОВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ С АРДАЛИОНОМ ИВАНОВИЧЕМ

В Москве я успел провести лишь две недели. В середине сентября ранним-ранним утром, в половине шестого раздался звонок Ардалиона Ивановича, и веселый голос сообщил мне в трубку:

— Полковник Мамонин, главнокомандующий Тетка объявляет вам, что пошла волна, труба зовет, теплоходы ревут. Жду вас у себя в полной боевой готовности в десять ноль-ноль по московскому времени. Форма одежды парадная, походную форму взять с собой. Две недели жизни прошу вычеркнуть из своего календаря. Как поняли?

— Слушаюсь, товарищ… прошу прощения, господин главнокомандующий. Немедленно приступаю к сборам.

Почему-то так всегда получалось, что когда Ардалион Иванович затевал очередную Тягу, это совпадало со свободными периодами моей и без того мало загруженной жизни, когда надвигалась скука, пустота, или, если говорить точнее, охватывало осознание пустоты, являвшейся единственным наполнением моей тогдашней жизни. Вот и к тому дню, когда началась Тяга-7, я успел быстро выполнить несложный, но хорошо оплачиваемый заказ для одного прибыльного издательства, и люки в мою пустоту снова широко распахнулись. От пустоты нужно было бежать. Я не спеша собрался, обзвонил всех, кого нужно было предупредить, что две недели я намереваюсь отсутствовать, и поругался с отцом, который взялся особо неистово бранить Ардалиона Ивановича.

— Если бы мы жили в Турции, то твоему Ардалиону давно отрубили бы сначала левую, а потом и правую руку, и он не смог бы больше воровать у народа, — зло скрипел зубами мой дорогой Иван Васильевич.

— Почему ты думаешь, что он непременно ворует? — неохотно отбрыкивался я.

— Потому что все крупные состояния нажиты нечестным путем, это диалектика, ее нужно знать и помнить.

— Если ты думаешь, что в Турции все ходят с отрубленными руками, то уверяю тебя, что ты заблуждаешься. Я пробыл в Турции неделю и не видел ни одного с отрубленными конечностями.

— Так вам их и станут показывать. Ну ничего, еще придет время, еще состоится праведный суд над всеми этими Ардалиошками. Наплодила их дерьмократия!

Отец переживал августовские события как личную трагедию. Он всерьез считал членов ГКЧП патриотами и героями, бросившими вызов разрушителям Отечества.

— Ну что ж, езжай, купайся в развлечениях. Но помни: настанет денек, наста-анет! — сказал мне отец на прощанье и тем окончательно испортил то легкое, летящее настроение, что появилось у меня после звонка Ардалиона Ивановича. До самого дома Тетки я вздыхал, мысленно продолжая спорить с отцом, покуда водитель такси не подвез меня к знакомому дому на Преображенке.