Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

Она кивнула куда-то в сторону, и из репродуктора зазвучали знакомые с детства вставания «Интернационала». От толпы омоновцев отделился начальник, который пробрался к грузовику, выкрикивая Инессе Чучкало:

— Музыка не санкционирована! Музыка не санкционирована! Отключите музыку!

— Иван Палыч, Иван Палыч! — отвечала ему Инесса, показывая указательный палец.

— Ну хорошо, Инесса Федоровна, только одну песню, не больше, а то вы меня под монастырь подведете, — пыхтел омоновский начальник и возвращался к своему омоновскому племени.

Отыграв «Интернационал», митинг стал медленно расползаться. Дмитрий Емельянович продирался сквозь встречную толпу, боясь, что Чучкалу быстренько куда-нибудь припрячут и увезут. Но он все же протиснулся к ней, достиг ее, уже спустившуюся с грузовика, положил ей на плечо руку и крикнул:

— Инесса!

Она оглянулась, тревожно, хотя и улыбаясь, посмотрела в его лицо. Но у него уже был убийственный козырь-пароль, внезапно всплывший в памяти — ласковое прозвище, которое совсем не подходило ей теперь, но выдуманное им тогда, в гостинице «Советский спорт». Тогда на ней была юбка, похожая на хвост аквариумной рыбки, гуппи…

— Я вернулся к тебе, гупёшка моя!

Она вздрогнула, тотчас развернулась к нему всем своим исполинским бюстом, взглянула ласково:

— Это ты? Витька!

И в следующий миг он весь очутился в ее горячих, вулканических объятиях, был прижат к груди и лицу пламенной Инессы, попал губами прямо в ее губы. Слава богу, ненадолго. Отпущенный, он бормотал:

— Я — член боевой дружины «Соколы возмездия»… Я приехал к тебе… Я люблю тебя, Инесса, гупёшка моя… восхищаюсь тобой… Такая речь! Такая речь!..

— Витька! Леший! Где же ты был все это время?! — нежно и властно влекла она его с собой, и он временно мирился с тем, что она неправильно вспомнила его имя, ошиблась на одну буковку, называла Витькой, а не Митькой. Да он готов был сейчас даже паспорт поменять и стать Витькой, только бы Инессины костоломы не заподозрили в нем киллера или провокатора, ибо он видел их свирепые хари, когда положил руку на Инессино плечо. Если бы она не признала в нем давно позабытого Митьку-Витьку, эти громилы наверняка разорвали бы его в клочья.

Они уселись в роскошный серебристый лендровер и поехали.

— На дедушку, — сказала Инесса водителю, жадно закурила сигарету «Парламент», жадно прижалась к сидящему рядом с ней на заднем диване Выкрутасову. — Ну как ты, Витька? Надо же! А я и забыла про то платьишко. Сейчас бы я в него и не влезла, даже под автоматом. Помнишь свою гупёшку, Витюха мой!

— Я помнил тебя все эти годы и любил, — поставил свою заезженную пластинку Дмитрий Емельянович. — Увы, я был женат, нравственные принципы не позволяли мне уйти от жены. Теперь она сама ушла от меня к новобуржую, и я свободен. Я состою в «Соколах возмездия», я кубанский казак, воевал в Чечне, был в плену… Я все тебе расскажу подробнейшим образом. Гупёшка моя, губёшка, дурёшка… Инесса! Не верю своим глазам! Ты ли это?

— Растолстела, похужела…

— Дурочка! Ты в сто раз прекраснее, чем была тогда. Терпеть не могу бледную немочь, худосочие все это, тьфу! Бестелесных и бесконтактных. Все они с дурными склонностями. В здоровом теле здоровый дух! Я очарован тобой, я влюблен в тебя еще больше! — Тут он вдруг нахмурился и вздохнул. — Но у тебя муж…

— Да ну, какая-такая муж! — махнула она рукой. — Если бы Митька с Витькой не обожали его невесть за что, давно бы прогнала. Митька с Витькой — сыны у меня. Одному десять, второму восемь. Сейчас на турбазе отдыхают, в Старой Майне. Такие развитые, оба в меня. Как видишь, младшенького я в твою честь назвала.

Выкрутасов и тут промолчал, что не младшенького, а старшенького, но вместо этого усмехнулся презрительно:

— Видел я твоего Анатолия. Ты уж прости, я приехал, а он у меня бутылку коньяка выпросил. Всю на моих глазах выдул и с копыт долой.

— Вот паразит! Я от него все запираю. Он у меня ни денег, ничего не видит. Только если из моих собственных рук. Зря ты его напоил. Ну да ведь по незнанию. Так, стало быть, ты уже был на дедушке?

— На каком дедушке?

— На квартире моей. У меня же две квартиры. Одна там, на Бланка, а другая конспиративная. Мы сегодня вечером туда отправимся. Но сначала я тебя поведу в рай.

— Это хорошо, — разулыбался Митька-Витька. — Рай я люблю.

— Не просто рай, Витюша, а советский рай.

— Да уж наслышан, наслы-ы-ышан. И от врагов, и от друзей. Ресторан «Советская власть», если не ошибаюсь?

— Она самая, любушка. Сейчас пойдем, примешь ванну, как следует. У меня ж джакузи, не хухры-мухры. Я, Витенька, эту свою квартирку на дедушке из трех составила. Соседей в другие хорошие квартиры пристроила, а их жилплощади к себе присовокупила. Очень люблю присовокуплять, совокуплять. Чуешь музыку слов? Совок куплять! Это мое любимейшее. Сама не знаю, что со мной, но с каждым годом не старею, а только молодею и сильней становлюсь. Президентшей России буду. Потом генеральной секретаршей ЦК КПСС, потом генералиссимусой. Меня уже не остановишь, я как торнадо, только не среднего рода, а женского — торнада!

— Да ведь и я ураган! — воскликнул Дмитрий Емельянович в восторге от таких соответствий. Душа его ликовала. Он был принят здесь сразу и безоговорочно. Муж — не в счет, объелся коньячных груш. Сегодня его, Митюшу-Витюшу Выкрутасова, повезут на конспиративную квартиру… Конечно, полнота Инессы внушала ужас и трепет. Но уж лучше такая телесность, чем бесконтактная динамистка камышинская.

— Ураган? Точно? — засмеялась Инесса. — Проверим!

— А что у тебя в чемодане? — спросила Инесса, когда они уже поднимались на третий этаж дома «на дедушке».

— Золото-бриллианты, — пошутил Выкрутасов. — А если честно, то вся моя омниа меа там.

— Не богато живешь, — засмеялась вождица ПРСВ.

— Краснодеревщики не слали мебель на дом, — вздохнул весело Выкрутасов. — Но я честно привез тебе свой партийный взнос. Тысячу долларов. Примешь?

— Оставь их при себе, — махнула она рукой и стала открывать дверь, захлопнутую московским гостем при уходе. — У меня презренного металла столько — хоть Европой ешь.

Они вошли в уже знакомую Выкрутасову квартиру, где из-под пальм на них внимательно глянули Ленин и Сталин. При виде спящего на полу Анатолия Инесса радостно промолвила:

— О, Толичек мой временно забальзамировался. Ну пусть спит. Мы тогда с тобой сейчас джакузи совокупно примем. Ты не против?

Дмитрий Емельянович от неожиданности неловко сглотнул слюну и закашлялся, подавившись. Исполинша мощными ударами в спину вышибла из него кашель.

— Проверим-прове-е-ерим, какой ты у меня ураган, — гоготала она.

Глава двадцать пятая

РЕСТОРАН «СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ»

Рестораны? Торжества? Банкеты?

Как вам сказать… И да, и нет. Валентин Иванов

Музыка там, в джакузи, была далеко не пролетарская, и сейчас, когда в серебристом лендровере они подкатили к ярко озаренному подъезду, эта интимная музыка продолжала звучать в ушах у Дмитрия Емельяновича.

После отдыха в джакузи Выкрутасов чувствовал себя уставшим, но довольным. В глазах проплывали пышные изгибы — Инесса, зверь-баба, умучила его, но и он не упал в грязь лицом, заслужив от нее одобрительное: «А ты ничего ураганчик!»

Теперь они входили в просторный вестибюль ресторана «Советская власть», у дверей которого справа и слева висели роскошные кумачовые знамена. При дверях стоял красноармеец в буденовке и с пехотной винтовкой Мосина образца 1891 года, на штык которой были безжалостно насажены пять-шесть однодолларовых бумажек.

— Здравствуйте, товарищ Чучкало! — воскликнул красноармеец.

Тотчас двери изнутри распахнулись — там товарища Чучкало приветствовали матрос в пулеметных лентах и чекист в кожанке. Сам вестибюль представлял собой образец смешения стилей, будто три эпохи — дореволюционно-купеческая, советская и новорусская — одновременно на равных паях арендовали его. От первой являлся представителем огромный чучельный медведь, стоящий в овальной нише меж двух коринфских колонн, от второй — множество плакатов типа «Пятилетку — в четыре года!», «Партия — наш рулевой» и «Хлеб — наше богатство», от третьей — обилие искусственных кустов с цветами, журчащие фонтанчики, всякие бонсаи и хокусаи.