Дорога издалека (книга вторая)

Нобат легонько стукнул в дверь, чтобы предупредить хозяек. Тотчас на пороге появилась мать.

— Вах, сыночек! — она прильнула на мгновение к его груди, сразу же отстранилась, глянула в лицо счастливо улыбающимися, в мелких морщинках, глазами. — Благополучен твой приход! Радость-то какая…

Она говорила вполголоса, оглядываясь. В глубине комнаты, за печкой, напротив занавешенного оконца, спиной к двери сидела на корточках Донди. Правою рукой она мерно раскачивала люльку, шерстяною веревкой подвешенную к потолку, тихо, тонким голосом напевала песенку из какой-то старой-старой сказки…

Не сразу она оглянулась, только теперь заметила мужа. Хотела встать. Но он уже успел разуться у порога, поспешил к ней.

— Донди, родная!..

Обнял за плечи, поцеловал в висок. Она погладила ему ладони.

— Спят? — выговорил Нобат одними губами. — Дай посмотрю…

Донди поднялась, тихонько откинула полог. Оба младенца — смугло-розовые мордашки, губастые, с темными бровками — сладко посапывали во сне. Первая встреча… Здравствуйте, желанные пришельцы, новые граждане мира!

— Хорошо ли себя чувствуешь? — позже, уже за чаем и завтраком, спрашивал жену Нобат, когда Бибигюль-эдже сменила невестку у колыбели. — Врача не нужно ли привезти?

— Ох, что ты! — Донди от смущения даже рукавом на миг закрылась. — Где ж такое видано?

— Прежде не видано, это так, — согласился Нобат. — Но ты ведь знаешь, не всегда все кончается благополучно. А с врачом — вернее. Польза от медицины большая. Доктора Николая-ага разве ты забыла?

— Нет, конечно.

— Вот, а есть и женщины-доктора. Погоди, скоро будут и каждом ауле. Чтоб малышам не грозили болезни…

К сачаку подошла мать. Нобат спросил:

— Уже нарекли сына и дочку?

— Да. Ты, Нобат, извини, мама со старушками, как обычай требует, без тебя выбрала имена. Мальчику — Довлетгельды… Помнишь, ты говорил, дедушка твои тебе рассказывал: был у него в молодости товарищ с таким именем. Вот, в его честь…

Нобат промолчал, но про себя подивился. И здесь Довлетгельды… Крепко же сроднилось это имя с его семьей!

— А девочке, — продолжала Донди, — дали имя Бибисолтан.

— Ну, и очень хорошо, — одобрил Нобат. — Пусть вырастают здоровыми. Чуть что, захворают — немедля шлите нарочного ко мне. Телеграмму дадим, врача вызовем, теперь это легче.

Во дворе послышались голоса.

— Друзья твои, Нобат, — объяснила мать, поднимаясь на ноги. — Еще вчера обещали прийти пораньше. Той, говорят, поможем устроить. Нобату, мол, недосуг, у вас мужчин в доме нету, а тут радость такая… Вы поговорите, я им сама покажу, где что…

— Знаешь, Донди, — заговорил Нобат, когда мать удалилась, — я так рад, что все кончилось благополучно! Только вот тревожно мне оставлять вас тут одних. Даже и не знаю, как быть…

— Не беспокойся, милый, — Донди кротко, с нежностью, глянула на мужа, сразу опустив глаза. — Мы с матушкой привыкли одни управляться. Ничего не поделаешь, я понимаю… А нам и не скучно вдвоем, любое дело обсудим — никогда не спорим. Хорошая у тебя матушка, право! Я даже и не слыхала, у кого еще из моих сверстниц такая свекровь, добрая, ласковая да заботливая…

— Если б ты знала, Донди, как мне радостно это слышать!

Они умолкли — слова в эти минуты были излишними. Донди встала, подошла люльке, глянула на детей. Сразу вернулась на место.

— Одно меня только огорчает, Донди, — первым заговорил Нобат. — Сейчас мы всюду школы открываем. Вот недавно приехала учительница, татарка. Будет развертывать сеть ликбеза для женщин… Ну, это вроде школ, где женщины станут учиться. А тебе пока нельзя…

— Да, — задумчиво кивнула Донди. — Хотелось бы и мне учиться, давно об этом мечтаю. Придется с этим повременить.

— Не печалься. Будешь учиться обязательно. Тебе и нельзя без этого. Муж — партийный работник, и жене отставать не годится.

— Ох, оставь! — Донди с улыбкой махнула рукой. — Грамоте бы только выучиться. Помню ведь, как с письмом-то твоим ходила по всему аулу… Лишь бы жива да здорова была матушка Бибигюль. Мы уж с ней говорили про это. Будешь, говорит, невестушка, учиться, только бы мне, дескать, бог силы дал. Вот она какая, наша матушка Бибигюль, оттого я и говорю: другой такой нигде нету!

Снова со двора послышались голоса. Видно, теперь и Нобату пришла пора принять участие в подготовке к празднеству. Он допил чай в пиале, поднялся. Захотелось еще раз взглянуть на ребятишек. Осторожно, на цыпочках, подошел к люльке, откинул полог. Спят по-прежнему, губами тихонько чмокают во сне. Даже не догадываются, кто склонился над ними…

«Время теперь будет поспокойнее, вырастут, пожалуй, — размышлял, направляясь к дверям, Нобат. — От болезней бы только уберечь. Год за годом, глядишь — и восемнадцать обоим, полноправные граждане, согласно закону… Погоди, в каком же это будет году? Да, в тысяча девятьсот сорок первом! Сами-то доживем ли? А жизнь какая наступит! Такая… Нет, даже и представить невозможно!..»

Борьба без правил

В некоторых областях республики прошла земельно-водная реформа — наделы земли и воды, принадлежавшие эмирам, бекам и другим чиновникам, а также высшему духовенству, были экспроприированы и разделены между дайханами. Однако согласно закону, основанному на традициях и реальной классовой обстановке в народном — до-социалистического, переходного характера — государстве, земля оставалась частной собственностью владельцев, надел дайханина по-прежнему именовался «мюльк», только уже не обремененный, как при эмирском режиме, непосильными для земледельца налогами. Землю можно было продавать, покупать. И когда наступили времена поспокойнее, люди состоятельные принялись скупать землю у бедняков, и тем оставалось лишь наниматься батраками к богатым владельцам.

Государство, защищающее интересы тружеников, всячески стремилось помочь дайханам сохранить землю, обрабатываемую собственным трудом семьи. Одной из мер, направленных на это, было создание кредитного учреждения, получившего название ширкет, то есть сообщество, товарищество. Отделение ширкета, объединяющее местные группы членов-пайщиков, но-степенно возникли в каждом сколько-нибудь крупном ауле. Обычно в доме председателя отделения — человека авторитетного, сведущего в делах — хранились присылаемые из окружного или районного центра семена, сельскохозяйственные орудия, потребные дайханам промышленные товары, у него же сберегались деньги. Как денежные суммы, так и материальные ценности предоставлялись нуждающимся в виде ссуды на тот или иной обусловленный срок, с выплатой по частям. Промтовары продавались по сходным ценам. Еще ширкет проводил на местах оптовые закупки продуктов дайханского труда — у земледельцев покупал хлопок, зерно, фрукты, у скотоводов шерсть и мясо, а также особо ценимые всюду каракулевые шкурки. Такой порядок был для людей и удобен, и прибылен, государство тоже оставалось в выигрыше.

Ширкет помогал дайханам, временно впавшим в нужду, с помощью ссуды поправить свои дела, избежать необходимости продавать землю баю, — а он-то как раз этого обычно и ждал. Значит, ширкет действовал в разрез интересам богачей, они и старались всячески, хотя и не в открытую, вредить ему.

У дайхан же ширкет воспитывал чувство сплоченности, его деятельность показывала им, чего можно добиться, если действовать сообща.

Правда, осознали пользу ширкета далеко, не сразу и не все дайхане. Многим очень мешала извечная предубежденность против любых форм кредита. Ведь в былые времена кредит так или иначе всегда означал закабаление для того, кто из нужды прибегал к нему. Баи, муллы очень ловко использовали такую предубежденность, всячески отпугивая дайхан от ширкета устрашающими слухами. Со временем, когда такой способ перестал действовать, находили другие, не брезгуя ничем.