Кукук

Мне дают мой кошелёк, из которого полицейские выудили медицинскую карточку. Я забыл её выбросить, покинув пределы Германии полгода назад. Говорю полицейскому, что она больше не действительна, объясняю почему. Мне отвечают, что разберутся.

Начальник участка сообщает мне, что заказал машину из клиники и через полчаса меня увезут в Вуншдорф. Говорит мне также, что по заключению врача я нахожусь в эдаком состоянии, что в любой момент готов броситься под трамвай — в том случае, если меня отпустят на волю. Он сожалеет о принятых против меня мерах. Желает мне всего доброго и советует после прохождения лечения уматывать (нет, не «уматывать», конечно, а вежливо «уехать») в Питер, оставив тем самым свою бывшую жену в покое. Так, он считает, будет лучше. (Я только что хотел оставить её в покое навсегда, так, чтобы потом не донимать её даже телефонными звонками, но мне этого не позволили…) Мне возвращают аусвайс и медицинскую карточку.

Врач-женщина говорит, что мне очень повезло: дежурный врач сегодня в больнице — выходец из Питера. Мы, мол, быстро найдём с ним общий язык.

Прибывают санитары. В комнате шефа скопилась толпа, связанная с моей историей: сам шеф, два полицейских, которые меня отловили, два, которые меня обыскивали в участке, два врача и два санитара. 9 человек. Чувствую себя неловко при такой-то процессии.

Was kostet das alles zusammen?[12]

Беру свои вещи.

Все с сожалением смотрят на меня. Из-за того, что с каждым из них я уже пообщался, они, видать, чувствуют себя приобщёнными к моей персоне, замаранными в моей истории. Прощаюсь со всей группой одним кивком головы и следом за одним из санитаров выхожу на улицу.

Вдогонку слышу голос врача: Отделение 5.2!

Садимся в Krankenwagen[13], поехали. Меня тут же начинает сильно укачивать. В скорой нет окон, не на чем сфокусировать зрение. Еду словно в холодильнике. Еле дотерпел до высадки.

Вуншдорф. Клиника. Отделение А5.2

Подъехали к пятому отделению, поднялись на второй этаж. A5.2. Не знаю, что значит буква «А»; 5 — номер здания; 2 — отделение.

Позвонили в запертую дверь. Вышел один из медбратьев. Большой, толстый, с кудрявой шевелюрой и редкой бородкой во всё лицо. Он попросил сесть в холле — подождать четверть часа.

Первое, что бросается в глаза в психиатрии, это, конечно же, повсеместная защита на окнах: замки, отсутствие ручек, штыри, торчащие из потолка (они предотвращают открытие форточек на угол, при котором можно было бы просочиться в отрытую щель). Не тюрьма, но есть, есть что-то от тюрьмы. Занавесочки да скатерти на столах мало что скрывают. Нужно сделать поправку: мы находимся всё-таки в цивилизованной стране и здесь ох как далеко до дикости российской психиатрии и уж тем более тюрем; в Германии с антуражем всё поцивильнее, поухоженнее, персонал пообходительней. Так что мне на эту тему лучше бы и заткнуться. Но т.к. я документирую собственные чувства, свои же ощущения и личные наблюдения, то просьба не требовать от меня объективности. Просто впоследствии услышу об аналогичных впечатлениях нескольких пациентов-немцев.

Медбрат спросил меня о наличии медицинской карточки. Я отдал её ему, предупредив о том, что последние полгода прожил в России и страховка, скорей всего, более недействительна. Милый толстяк ответил, что ответственные лица сами во всем разберутся, мне не стоит над этим ломать себе голову.

Пришёл обещанный питерский врач. Спросил по-немецки, на каком языке мы будем общаться, можно по-русски. Я сказал, что мне всё равно. Продолжили говорить в кабинете по-немецки. В сторонке сидел другой врач, рангом пониже, немец. Фрэнк, значилось на его нагрудном значке, высокий, лет сорока. Он ничего не спрашивал, лишь записывал. Я даже не смотрел на него.

Русский врач начал с иронией: Ну что нас привело в столь поздний час сюда?.. Случилось что-то?!

Я промолчал в ответ.

Он рылся в бумагах, время от времени бросая взгляд на меня. Когда же угомонился и сосредоточился на мне — я стал рассказывать.

Русский: Значит Вы хотели себя убить… А как же Вы о нас не подумали, мы бы этому очень огорчились…

Я: О Вас я просто забыл подумать.

Смотрю на его нелепые усики. Чувствую желание посоветовать ему их сбрить.

Он: А Вы знаете, что по статистике: случаи самоубийства в семье учащаются, если таковые уже в ней имели место быть?..

Я: Не знаю. Оставьте моих детей в покое. Это моя мёртвая зона. Я сам не понимаю, что с ней делать. Или же Вы хотите увидеть мои слёзы?!

Он: Как Вы себя сейчас чувствуете?

Я: Плохо. Очень плохо. У меня депрессия. Третий год уже.

Он: А как Вы её ощущаете? Как именно физически?

Я: Тяжесть в груди… Дышать немного трудновато. Лёгкое удушье.

Подумал о том, что можно было сказать «как камень на шее». Но немец-врач бы этого не понял.

Он: Современная медицина легко справляется со случаями депрессии. Есть очень хорошие медикаментозные средства для этого.

Я: Мне это вряд ли поможет. Тем более что я не хочу жить дальше… как растение — не хочу больше. Не хочу быть овощем. Надоело. Хватит уже. Не вижу никакого выхода из своего тупика.

Он: А что Вы скажете, если к Вам прилетит фея и заберёт Вашу депрессию с собой? Вы вздохнёте свободно и…

Я: …ничего не изменится, т.к. проблема, ставшая причиной депрессии, останется…

Он: Вы курите?

Я: Нет.

Он: Алкоголь?

Я: Не знаю, что ответить…

Он: Регулярно или время от времени.

Я: Время от времени.

Он: У Вас уже были попытки самоубийства?

Я: Были.

Он: Когда?

Я: В детстве. Вернее в подростковом возрасте.

Он: Расскажите.

Я: Не хочу об этом говорить.

Он: Сколько вам сейчас лет?

Я: Много. 36.

Он: Вы уже знали, как хотите расстаться с жизнью?

Я: Да.

Он: И как же?

Я: Об этом я тоже не буду говорить.

Он: Вы действительно собирались сделать это или же пытались испугать таким образом свою жену, чтобы…

Я: Я не актёр.

Он: Хорошо. Мы должны задержать Вас у себя до завтрашнего дня. Это по закону. А завтра приедет судья, и он может дать разрешение о задержании Вас в нашем учреждении сроком до шести недель. Я думаю, что одним днём Вы не отделаетесь.

Я: А потом?

Он: А потом…

Я понял что этих «по шесть недель» может быть несколько.

Я: Всё ясно.

Он: Как вы к этому относитесь?

Я: Никак не отношусь. Но раз так, то… полетаем напоследок над кукушкиным гнездом.

Пауза.

Он: Хороший фильм. Старый, но хороший. Однако в Германии иная психиатрия. Вам нечего бояться.

Интересно, что записал Фрэнк в этот момент?..

Мне предложили таблетки. Сказали, что они абсолютно безвредные, и я не буду сонным, как мне, вероятно, представляются последствия их употребления.

Как оказалось позже, таблетки эти вызывают-таки привыкание, от них тело становится ватным (при этом голова ясная) и из-за них бывают побочные эффекты. Куча всякой дряни. Мне лгали.

Я отказался.

Русский врач: Чем мы Вам можем помочь?

Я: Ничем.

Он: Вы уверены?

Я: Абсолютно.

Он: Вы упёртый человек.

Я: Да, я такой.

Он: А вы подумали о своих родителях? Каково им будет после известия, что вас больше нет в живых?

Сначала о детях, теперь о родителях…

Я: Нет, о родителях я не думал. У меня больше нет контакта с ними. По сути дела — нет больше родителей.

Он: Что вы имеете в виду?

Я: Они не хотят меня больше знать. Типа того, что прокляли.

Он: Как так?

Я: Они не так давно устроили меня в Питере на работу, на фирме у своей подруги и считают себя ей за эту услугу обязанными. Я попытался, вернувшись в Германию, восстановить отношения с женой и из-за этого решил отказаться от следующего проекта. Мне моя собственная семья многократно важнее всего прочего. Я очень люблю свою жену и своих детей. Я хотел вернуть их себе. Мои же родители, узнав об этом, написали, что так дела не делаются (я их, мол, «подставил») и потребовали моего возвращения назад. В противном случае они не хотят больше ничего знать ни обо мне, ни, почему-то, о моих детях. Хуже того, отчим в тот же день позвонил моей жене, моей бывшей жене, и выразил ей свой ультиматум в устной уже форме… Моим ответом на их требования было следующее: «Я вернулся в Германию лишь с целью поговорить с Таней и в случае невозможности наших дальнейших отношений как семейной пары умереть». Т.е. я в любом случае не вернулся бы назад. Всё было обдумано уже в Питере и окончательно решено в последнюю неделю. Я не принял их ультиматум и попрощался.