Кукук

Библиотека оказалась малюсенькой и непривлекательной. Взял «Портрет Дориана Грея». Сел там за компьютер написать пару писем. Кириллицу не установить, весь доступ в систему закрыт. Скачать также ничего нельзя. Сам компьютер запрятан в ящик лишь с дыркой для включения. Плюнул на всё это дело и ушёл читать Уайлда. Оскара, в отличие от Булгакова, можно читать без словаря. Я лишь выписывал себе редкие незнакомые словечки, чтобы потом ради хохмы их заучить.

Вечером ко мне, слушающему с закрытыми глазами музыку, подошла медсестра и сообщила, что у меня посетитель.

Я не верю своим глазам: Андреас. Приятель по телевизионной школе.

С букетом роз!!! Я чуть не расхохотался. Ясное дело почему!

Сестра принесла мне вазу.

Я не смог справиться с обёрткой для цветов, дрожали руки. Они у меня теперь всегда трясутся. Чуть-чуть. Каждый раз просыпаю какао мимо чашки. Андреас достал нож, которым пытался вспороть себе вены в нашем «знаменитом» студенческом проекте «Ubi bene ibi patria».[32] Анди сказал в шутку, что я не вправе рассчитывать на то, что он оставит мне его сегодня… Вот так вот всё, что было предельно серьёзным, само собой обращается в шутку.

Я сказал, что видел вчера девочку в нашем отделении, пытавшуюся таким образом лишить себя жизни. Тупым столовым ножом с еле заметной пилочкой. Её провёл мимо меня турок-медбрат, упустивший в свою смену цыгана и отбиравший мой iPod у Эделе, в направлении медицинской комнаты. На руке пациентки было десятка два слегка кровоточащих царапин. Девочка некрасивая, толстая и глупая. Даже смеется неприятно. Я понял, что она здесь делает. Ей в тысячу раз тяжелее, чем мне. Но мне от этого не легче. Мы оба хотим умереть оттого, что нас не любят любовью.

Мы проболтали с «господином Шазером» часа три. Я рассказал Анди всевозможные истории, что здесь произошли на тот момент, с кивками в ту или другую персону в качестве наглядного пособия.

Подошла Эдельтраут. Говорит Андреасу: Алексей очень хороший человек. У него приятный акцент.

Я отшучиваюсь, и она оставляет нас в покое.

Рассказываю Андреасу историю любви Эдельтраут к Вождю. Эделе уже поведала мне, что хочет купить тому квартиру в своём доме. За 13 тысяч евро. Я говорю ей, что таких цен не бывает. Она утверждает, что это неухоженное помещение, требующее капитального ремонта, который Вождь в силах сделать сам. Оттого-то так и дёшево.

Я рассказываю Анди о том, как Эдэле бесновалась под мою музыку, и что, пробегая мимо меня, я услышал строчки Цоя: «Мама, мы все тяжело больны. Мама, мы все сошли с ума!..»

Тема психиатрии вылезала в нашей речи тут и там. «Ты с ума сошёл!», то и дело вырывалось у Андреаса.

В «Мастере и Маргарите», кстати, тема психиатрии стоит далеко не на последнем месте.

[А до «Мастера» я начал было читать книгу «Кон-Тики» знаменитого путешественника, забыл его имя[33], «друга Синкевича», но не смог, т.к. там на каждой странице всплывает имя Торстена. Торстен. …Нынешний друг «моей» Татьяны. Я не могу выносить это имя.]

А я просто (по поводу «Ты с ума сошёл!») поведал ему (Анди) о том, что прикалываюсь над медперсоналом, но они не понимают моих шуток. Всё принимают всерьёз.

Андреас спросил, почему я попал в Вуншдорф, и меня посетила забавная мысль. Раньше ведь я жил в Ганновере на Berliner Str.[34] И уехал оттуда работать в Берлин. Последние полтора года жизни в Германии (опять-таки в Ганновере) моим адресом была Wunschdorfer Str.[35] Вот я, мой милый друг, и очутился здесь — в Вуншдорфе. Дорожка уже была прописана.

А ещё примечательно получилось, что покупая билет на Берлин, мне в авиакассах Аэрофлота, или как он теперь называется — авиакомпания «Россия», сказали, что все билеты во второй класс распроданы, остались лишь в первый: по четыреста евро в один конец. Я спросил, когда же тогда можно будет улететь вторым классом? Лишь 5-го января. Только 5-го?! Сильвестер[36] у Акрама в Берлине таким образом накрывается. Ну что ж делать, давайте… Начали оформлять билет, как меня осенило, что можно же прилететь и в другой город Германии. Завтра воскресенье, а значит, я смогу добраться до Берлина поездом по «билету выходного дня», за 35 евро. Начали искать возможности: Hamburg, Kцln, Dьsseldorf, Leipzig, Bremen, Mьnchen, Frankfurt и т.д. Везде одна и та же история. Все билеты распроданы.

Я (опустив руки): Оk, тогда давайте 5-го на Берлин.

Уехать из Питера нужно обязательно. Всё равно куда — лишь бы сменить обстановку, лишь бы было движение. Смена декораций. И нужно увидеться с Таней. Понимаю, что это будет наша последняя встреча, и оттого заговариваю себя — не надо к ней, не надо, как-нибудь потом…

Женщина: Есть билет вторым классом на Ганновер.

Я поймал себя на мысли, что этот город даже не пришёл мне в голову…

В Ганновере живёт Таня и наши дети.

Забавно. Значит, летим в Ганновер. Как всё символично!

За моей спиной устроила очередной концерт Ралука. Румынка. Двадцать лет уже живёт в Германии. Ей за пятьдесят. Переводчица: французско-немецкий, немецко-французский. Показывает пальцами толщину словаря Duden, который она выучила наизусть. Милое существо. Говорит невнятно. Время от времени устраивает краткосрочные концерты. Первую неделю пела хит «The Ketchup Song» с характерным стригущим движением рук. Затем перешла на Пиаф: Je ne regrette rien![37] Pam, pam, pam… …Passe!!! Далее трясёт хаером в пример хэви-металистов и успокаивается. Толстая. Ей очень трудно ходить. Передвигается мелкими шажками. Будто падает вперёд. Сперва вычисляет цель и стремится к ней. Я всё время боялся того, что она грохнется. Но такого не случалось. Пару раз она устраивала балет или прочие танцы. Сидит на сильных таблетках. Поэтому-то все выходки продолжаются не более минуты. Понимает юмор. Понимает, что сильно больна. Шутит на эту тему. Почти все её не любят. Она очень неопрятная. Schlampe.[38] Но она единственная, к кому я испытывал симпатию. Пару раз она выходила в холл в полуголом виде. Кто знает, что у неё там голове. Один раз она сказала мне, что ей жаль, что она не может стать моей женой. Когда я помог поднять ей что-то, что она обронила, она попыталась поцеловать мне руку. Я успел отдёрнуть её и сказал, что это излишне. Я как-то нашёл с ней общий язык, и мы несколько раз общались, если это можно назвать общением. Помню смешной эпизод с ней, когда сев поблизости от неё в кресло, она, чтобы что-то мне сказать на ухо, взялась рукой за его подлокотник и подтащила моё кресло к себе вместе со мной. Часто плачет. Однажды, держа в руках сахарницу, она со слезами говорила, что с этим вот (с сахарницей) хотела быть похоронена её тётя. Вот так вот — она складывала руки на груди, зажав в них сахарницу. Сахар обильно сыпался ей на грудь. Пару раз мне удалось отвлечь Ралуку от этих воспоминаний или видений разговором. Но она очень невнятно говорит. Я почти ничего не понимаю. Жаль. Очень жаль. В ней есть что-то потрясающее. У неё очень умные глаза. Кстати, у большинства психов плохая артикуляция. Требуется время, чтобы начать понимать их.

На этот раз она что-то пела и говорила по-румынски. Андреас, уроженец Румынии, пытался услышать что именно.

Было уже поздно, и Анди ушёл. Я сидел один и смотрел на розы, которые он мне принёс. Их уже кто-то переставил с подоконника, рядом с которым мы сидели, на стол.

Мимо проходит одна дама. Худая, сплошь седые волосы, лет за пятьдесят. Она всегда с дамской сумочкой. Ни с кем не разговаривает, но регулярно предъявляет претензии медперсоналу. Я ленюсь послушать, что именно те делают не так.

Она оглянулась по сторонам и быстро взяла одну розочку с собой. Через какое-то время вернулась и взяла ещё одну. Меня она упорно не замечает. Я не стал ждать кражи третьей, сдал свой плейер на ночлежку и пошёл в свою палату. По дороге меня застал звонок Акрама. Я был уже в шутливом настроении. Кругом сплошной театр. Я смотрю на всех этих пациентов и думаю, что все они как плохие неубедительные актёры. Но при этом — всё это правда, реальность. Они здесь все воистину тронутые.