Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

Симптомы, которые я толкую как признаки болезни, по словам терапевта, остаются необъяснимыми даже после троекратного рентгена.

Меня бесят книжки с картинками, внушаю я Пауле, отсюда и проистекают мои непонятные недуги.

Что же ты делаешь с внешним миром, спрашивает Паула, раз у тебя внутри пустота?

Летом отворяю окна и двери, отвечаю я.

И ты никогда-никогда не бунтовала? — допытывается она.

Боль, с которой нет сладу, — дело прошлое, притупилась.

Меланхолия?

Иногда ярость, но за ночь она утихает.

Стало быть, покорное отречение, говорит Паула.

Я не спорю. Какой смысл доказывать ей, чего стоит свить гнездо, ведь она же вымысел. Между нами только стол у окна.

Воображаю, что Паула возьмет и подаст мне руку. Если она только постарается, ко мне вернутся тепло и бодрость.

Слишком холодно, сказала Паула еще с порога, от твоего многословия слишком холодно. Все в тебе будто сковано льдом. Отчего ночи с Феликсом не видятся тебе более раскованными?

Так проще в эксплуатации, отвечаю я. Когда дети были маленькие, я покупала им только вещи, «простые в эксплуатации»… И летние месяцы тогда были жарче, и чувства сильнее.

В доме у меня холод и тишина. Пока остальные спят. Снаружи мир давным-давно замер в недвижности.

Днем я живу не так, как ночью. Иногда я гашу себя. Утром встает одно только солнце.

С таким видом, будто ничего не изменилось.

Меня перехитрили.

Паула была здесь, хоть я и села к столу задолго до завтрака.

Ты во власти иллюзии, говорит Паула. Бежишь среди ночи к пишущей машинке, прячешься в коконе фантазий и думаешь, что этим жива.

Паралич, говорю я, прогрессировал медленно. Сперва я думала, что сумею прогнать смерть, и взяла его к себе в постель. Но когда паралич захватил сердце, даже тепло моей груди оказалось бессильно.

Ты изменилась, твердит Феликс.

Нет, возражает Паула, просто мы живем не так, как ты думал.

Внешне холодноватая и даже рассудочная, скупая на ласку и нежность (зачем растрачивать свое достояние?), вбившая себе в голову, что урон тем меньше, чем ниже ставка в игре (то ли дело долгосрочный вклад — и надежно, и выгодно), Паула пока держит Феликса на расстоянии. Но прочь не гонит, не настаивает, чтобы он искал комнату.

И Феликс больше не заикается об этом.

Предпочитает мириться с неудобствами дальнего пути. Если утром Паула не подвозит его на своей машине, то немного позже он едет автобусом через деревни в Д., из Д. электричкой в М., а там на метро до университета.

Давай рассуждать трезво, сказала ему Паула в первый же день, на дорогу тебе понадобится почти два часа.

Теперь она нет-нет да и спрашивает, освоился ли он здесь, и Феликс признается, что пока ему все в новинку, но уверяет, что со временем привыкнет.

Знание языка — вот что поможет ему найти ключик, повторяет он.

Без всякой задней мысли, вовсе не желая его смущать, Паула возражает: язык-то, дескать, книжный. Конечно, он хорошо изучил Новалииса [21], но разве это гарантия, что он приживется здесь и сейчас.

Я знаю, вы своих писателей не любите.

Он уверен, что разбирается во всем, и даже мысли о неудаче не допускает. Паула просто диву дается.

Неужели ни капли сомнения?

Глядя на тебя, можно подумать, будто твоя вера и впрямь способна горы двигать, говорит она.

А чего она, собственно, ожидала? Что Феликс явится в Германию, как она сама в Нью-Йорк, с потными от страха руками и бешено колотящимся сердцем, напуганный и готовый в любую минуту забиться в норку, которая укроет его от всех бед?

Вполне возможно, коротышка советник вызвал к себе тогда фройляйн Фельсман точно так же, как теперь ее вызывает Паула; на столе лежат фото, копия свидетельства и автобиография Анетты Урбан, выпускницы библиотечного училища, которая предлагает городу свои услуги.

Фройляйн Фельсман садится только после особого приглашения.

Не поймите меня превратно: фройляйн Урбан нисколько не претендует на ваше место, объясняет Паула.

Еще бы, говорит Фельсманша, пряча руки в складках серой вязаной юбки. Она и не может претендовать. У меня контракт до самой пенсии.

Садитесь, пожалуйста. Паула пристально посмотрела на новенькую. Вроде не нервничает. Скорее насторожена.

Когда Анетта Урбан появилась на пороге, Паула улыбнулась. «Храни вас бог» она не сказала. Только отметила внимательный взгляд, скользнувший по комнате: полка на стене, шкаф ^с документами, кофеварка. Окно закрыто, несмотря на жару. Пейзажам места не нашлось, впрочем, в них тут нет нужды. Пишущая машинка и неразобранные письма. На столе кипы газет, журналов, бумаги соискателей.

В первый раз устраиваясь на работу, Паула с потными руками сидела напротив какого-то мужчины, а было ей в ту пору столько же лет, сколько этой девушке.

Значит, не просто помощница, как было указано в объявлении, а молодой образованный специалист. Паула подробно рассказывает о работе. Тесное сотрудничество, заинтересованность и целеустремленность — вот залог успеха, говорит она; с губ ее так и сыплются расхожие словеса вроде «переоснастить», «оснастить», «привести в порядок», «создание», «расширение», «система», «передача фонда», «знания и деловые справки», «требования» и «жалованье», «все зависит от вас, от вашего опыта».

Разумеется, в меру своих сил она поможет молодой сотруднице включиться в работу.

И освоиться. Вы бывали в Д.?

Худо-бедно подготовился, сказал Феликс, открыв чемодан и вынимая из-под рубашек брошюры и туристические проспекты. Не только о Д., вообще о Федеративной республике. Рубашки, как заметила Паула, были белые, отутюженные. Может, и крахмальные. Мать постаралась, говорит он.

Интересно, спросил Феликс, как люди тут относятся к прошлому?

Как везде, ответила Паула. Твердят, будто знать ничего не знали.

Урбан, кажется, не столь эмоциональна. Бывала, говорит она, в замке на экскурсии. Правда, очень давно. И добавляет: Провинция есть провинция.

Паула разглядывает руки девушки, спокойные, сухие. Улыбка ее гаснет, ведь Урбан вовсе не стремится любой ценой произвести выгодное впечатление.

Тебе хорошо здесь, сказал Феликс воскресным утром.

Да, конечно. Уважение, профессиональный опыт, ежедневные планы и спокойное течение жизни, несомненно, создают чувство уверенности, которое необходимо Пауле как воздух.

Освоилась, значит?

Устроилась, ответила Паула.

Ты стала другая.

Из кухонного окна виден ветхий домишко, который скоро снесут. Глянешь на него, и сердце вдруг сожмется от печали: ведь придет день — обязательно придет, хоть и неизвестно когда, — и хибара исчезнет с глаз.

Фройляйн Урбан не отказалась выпить с Паулой чашечку кофе.

По телефону, говорит она, речь шла о самостоятельной работе.

За первый же год, отвечает Паула, наливая кофе, решено увеличить основной фонд до двадцати тысяч томов.

С помощью компьютера, надеюсь, говорит Анетта Урбан и берет у Паулы чашку.

Нет, без компьютера… Молоко? Сахар?

Приблизительно твоя ровесница, рассказывает она Феликсу в машине, встретив его на вокзале в Д. Солнце светит прямо в ветровое стекло.

Девушка отнюдь не робкого десятка, весьма самоуверенная. Твердо убеждена, что имеет хорошую квалификацию и во всем разбирается.

На коленях у Феликса пластиковая сумка: оливковое масло, вино и гофио [22]. Эти испанские деликатесы он обнаружил в одной из лавчонок университетского квартала. Солнце слепит Паулу.

Я встретил друзей, зимой они уедут в Испанию.

По пути Паула урывками ловит впечатления внешнего мира. Поля уже не пахнут фосфорными удобрениями, как весной.

Нет, сказала она по телефону матери, на эти выходные я не приеду. И коротко добавила: У меня гости.