Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

Нужные сведения об авторе Паула распорядилась передать советнику еще несколько дней назад. Короткое вступление, которое познакомит публику с гостем. Фельсманша стоит в коридоре; здравствуйте, здравствуйте, повторяет она, кивает, смотрит, как люди вешают на крючки в гардеробе свои зонты. Под вечер погода испортилась.

Автора сажают за украшенный цветами стол; окно распахнуто, на улице шумит дождь.

Наперекор всем традициям публике его представляет не Паула, а обер-бургомистр, который изо всех сил старается пробудить в согражданах благожелательный интерес. Именно его огромные фотопортреты глядели с афиш, призывая обитателей Д. посетить писательские чтения. Но когда на организационном совещании Паула предложила в конце устроить дискуссию, он сказал, что не стоит портить вечер пустыми разговорами.

Или, по-вашему, в этом есть необходимость?

И вот поднимается девушка лет шестнадцати, самоуверенная, как Урбан: она интересуется подоплекой событий, подробностями немецкой истории, которых не нашла в романе, а в ответ слышит о литературной обработке исторических материалов и о том, что главное внимание уделяется, судьбе отдельного человека, а не невзгодам людских сообществ… Не так давно, когда они ели цыпленка, Феликс объявил, что страх смерти на Западе сильнее надежды на жизнь.

На какую жизнь? — спросила тогда Паула.

Под конец обер-бургомистр говорит, что вот, мол, и в Д. есть вдумчивая молодежь, которая не боится открыто поднимать сложные вопросы.

Когда Феликс появляется среди стеллажей, Фельсманша отрывается от книги, смотрит на него и заключает: чужой.

Она сидела за украшенным цветами столом, раскладывала по алфавиту книги писателя, которые скоро вновь вернутся на полки.

В руках у Феликса аккуратный белый сверток с синей надписью — рубашки, он взял их сегодня из прачечной.

Я за тобой заеду, предупредила его Паула, жди меня лучше на вокзале.

Стулья убраны; фройляйн Урбан давно ушла домой.

Чересчур много Бёлля и Вальрафа, сказал на прощание советник, уже были нарекания. Видимо, вам бы следовало поменьше ориентироваться на свой кильский опыт… Яркий конус света от настольной лампы выхватывает из темноты лицо Паулы; Феликс подходит ближе.

Я успел на более ранний поезд, объясняет он.

У дверей гардероба их поджидает Фельсманша.

Пожалуй, я задержусь, если вы не против, говорит она, расставлю книги. Чтобы в понедельник все было на своих местах.

Да-да, пожалуйста. Паула протягивает ей ключ. Руки у Фельсманши белые-белые.

Город будто вымер.

Только светятся витрины магазинов, мимо которых с наступлением темноты никто почти и не ходит.

В первый раз, когда Паула через безлюдный город везла Феликса к себе домой, он даже рассердился. Добро бы зима — тогда понятно: люди попрятались от холода.

Теперь же пустынные улицы напоминают ему о комендантском часе, город словно бы на военном положении. С каким, наверное, ужасающим грохотом катились некогда во мраке по брусчатой мостовой чумные телеги.

Ботинки у Феликса с подковками.

Давай немножко пройдемся, предлагает он, спустимся вниз по холму. Феликс берет Паулу под руку, вернее сказать, за плечо, ведь рядом с нею он такой огромный — прямо медведь на задних лапах.

Он уверен, что этот город можно полюбить.

Старый город еще куда ни шло, говорит Паула, это почти музей.

Не как у нас.

Среди желто-бурого ландшафта — каменная громада мавританской крепости.

Оборонительные стены срыли, говорит Паула. От Бастилии тоже ведь следа не осталось.

Бастилию снесли французы, говорит Феликс, и Паула слышит в его голосе легкую иронию. Вы-то, по-моему, совершенно не способны до такой степени потерять голову, чтобы снести какую-нибудь бастилию? У вас даже революции не было.

Предметы живут долго. Тебе нравится островерхая безмятежность старинных домов? — спрашивает Паула.

На рыночной площади ни души. Только плещется вода в фонтане.

В витрине магазина — дорогая стереоустановка.

Почему ваша фройляйн Фельсман так не любит туристов? — неожиданно спрашивает Феликс.

Пауле хочется назад в машину.

Стук подковок в ночной тишине раздражает ее.

У Паулы все в порядке. Правда. В порядке ли? Ее будущее точно определено. Доподлинно известно, чего она хочет. Поразить влет птицу, которая и не птица вовсе.

Нет, пока она не чувствует себя пленницей. В замкнутом пространстве. Дышится ей легко. Разве что изредка теснит грудь, но, вполне возможно, тут виноваты микробы.

Дремать, как дремлют устрицы… Феликс, стоя перед зеркалом в ванной, вооружился маникюрными ножницами и цитирует «Смерть Тициана» [27].

Покорно ждать, что будет, говорит он и, перед тем как подровнять усы, проводит по ним гребешком. И примириться с тем, что наступит. В здешнем окружении ты временами видишься мне именно такой.

Один ты, конечно, не устрица?! — огрызается Паула.

Ровненько подстричь усы маникюрными ножницами — задача не из легких.

У нас дома, замечает Феликс, мама покупает перекись водорода. А эта твоя краска только все испортила.

По-моему, цвет тебе к лицу, утешает Паула.

Немного погодя она завтракает на кухне, одна. Съедает бутерброд выпивает две чашки кофе, прочитывает изрядный кусок газеты — наконец из ванной выходит Феликс.

Замечательно, одобряет она. Может, все-таки возьмешь мою машину? На велосипеде и прическа и усы опять растреплются.

А почему бы им не съездить к мемориалу вместе?

Нет-нет, поезжай один, говорит она, у меня нет времени.

Суббота, небо за окном синее-синее.

В ракушку прячешься? — спрашивает Феликс.

Паула привезла домой из библиотеки газеты и журналы и теперь стоит на своем: как она решила, так и будет.

Отговорка, машет рукой Феликс.

Она поставит на лужайке за домом шезлонг, вынесет газеты, какое-нибудь питье, вооружится карандашом. Словом, воспользуется своим правом на сад.

Отговорки, повторяет Феликс.

Боится?

Ты ведешь себя точь-в-точь как сотни и тысячи других туристов.

В конце концов он едет один и машину не берет. На велосипеде по холмам, которые с шоссе кажутся такими пологими.

Зря упираешься, сказала ему Паула, по-прежнему ощущая свое превосходство. Ведь вернешься совсем разбитый.

Не так уж это и далеко, возразил Феликс.

Все равно намаешься.

А указатель там есть?

Феликс минует окружное управление. Указатель, говорила Паула, не белый, как те, что ведут к замку или к вокзалу. Он желтый, территория бывшего концлагеря обозначена желтой табличкой, словно все это не имеет к городу ни малейшего касательства. Вне стен.

Среди кустов черной смородины, чьи толстые ветки тяжело свисают до самой земли, Паула просмотрела рецензии на первые осенние новинки, вышедшие уже летом. Она не обедала, решила дождаться Феликса.

Вот и он, брюки и рубашка мокрые от пота. Над головой рев авиационных моторов. Истребители прочерчивают узорами инверсионных следов небо, розовое в лучах заката.

Так они беснуются лишь в погожие дни. До двадцати двух ноль-ноль слушатели близлежащей военной академии преодолевают звуковой барьер: на земле шлифуют их умственные способности, но ведь и летную квалификацию надо сохранить.

Сюда! — окликает Паула; Феликс втаскивает велосипед во двор. Ей хорошо видно, как он ступает на дорожку, ведущую от дома к лужайке.

Ужинают они в кухне. Окно закрыто. Полицейскую машину, которая под рев истребителей неслышно въезжает на соседний участок, Феликс замечает первым. Ведь темнота сгущается медленно.

Пауле странно, что он пугается. Это на него не похоже.

Что случилось? — спрашивает она, идет к окну и долго смотрит наружу, хотя то, что она там видит, отнюдь не ласкает взор.

Непривычное зрелище. Даже гротескное. Она с радостью цепляется за первое, что приходит в голову. Всего-навсего съемка безобидного эпизода на фоне густеющих сумерек. Теперь часто снимают по деревням. Сцены из истории крестьянства. Для вящей достоверности — именно там, где все когда-то происходило.