Третья истина

– Поль, а расскажите сами, что потом было, когда вы победили на саблях Петра – посрамили при бабушке. Вам тогда, сколько было – семнадцать, я думаю?

– А! – неторопливо прожевав картошку, усмехнулся Виконт. – Это значит у нас не просто семейный ужин, а вечер воспоминаний. Семен постарался. Сказитель, новоявленный Баян…

– Ну, Поль! Ну, пожалуйста! Вот вы подняли саблю, отдали Петру...

Виконт медленно положил себе на тарелку еще еды, сделался очень серьезным и, сдвинув брови, начал тоном сурового обличения:

– И сказал: «как смел ты, подменить клинок с предохраненьем голым, боевым? И, где ж твой жемчуг?»

Саша с самого начала подметила веселые искорки у него в глазах и была начеку:

– Вы нам теперь до конца Гамлета рассказывать будете?

– Так я себя в мальчишеском гоноре Гамлетом и воображал! Не меньше, – фыркнул Виконт и посерьезнел по-настоящему.– Ладно, что теперь гордиться, человека нет уже.

И Саша не в первый раз отметила про себя, что он как будто жалеет о кончине Петра.

Потом они сидели втроем допоздна, как истинная семья: Виконт был в ударе – шутил, смеялся, что-то рассказывал. Семен попытался было компенсировать дневное воздержание, но Виконт на этот раз решительно отставил его стакан. Наконец, к Сашиному великому сожалению у нее стали слипаться глаза. Виконт присвистнул, окликнул: «Эй!», слегка ударил ее пальцем по носу, как делал с ней, маленькой, и мотнул головой в сторону чулана, отправляя спать. Лежа, она слышала, как он оживленно говорил Семену:

– Ты на трезвую голову послушай, я с ...– и назвал какое-то имя, кажется, Георгий, отчества Саша не расслышала,– встречался. Плодотворно.

Семен изумился:

– Неужто? Он, помню, родич тебе какой-то? Что же это – везенье или невезенье? Такие времена... Все может быть...

Кажется, Виконт сказал – мой дядя, то ли двоюродный, то ли троюродный... И добавил:

– Грандиозные планы, убеждают. Дел будет невпроворот. Оцени масштабы: вся Россия. Не пей, Симус, бросай это. – Поль даже пристукнул кулаком по столу. – Что толку плести пьяные беседы по кухням?

Дядя слабо защищался, ссылаясь на чьи-то слова:

– ...он сильно сказал: «Дураки и подлецы профукали Россию. Остается ее только оплакивать...»

Поль нетерпеливо перебил:

– Слыхал эти песни: дураки не додумали, недоучки не справились, подлецы предали. Давайте, зальемся слезами бессилия! Нет, в любой ситуации можно затеять игру, в которой ты – фигура. Способная действовать и выигрывать! Не приговорили же тебя к этой бутыли? Ручаюсь, твой университет окажется кстати. Найду квартиру, выберешься из этой дыры. Будешь в семье .

Больше Саша ничего не слышала, уснула.

ГЛАВА 7. У НЕЕ ЕСТЬ МИССИЯ

Саша летела домой – на сегодня все дела были закончены, все готово к завтрашнему великому дню – начинаются уроки! Как давно Саша не сидела за партой!

Сначала довольно долго никто не отвечал. Потом дверь открылась, и на пороге возник неожиданный в это время Виконт с напряженным лицом. Саша тут же из-под его руки увидела причину: Семена, мечущегося на лежанке с мокрой почему-то головой. Из комнаты пахло нашатырем.

– Что с ним? – испуганно воскликнула Саша.– Заболел?

– Перепил. Александрин, жди здесь. Не входи. Это безобразие тебе ни к чему.

Он вышел минут через двадцать с двумя лепешками в руке:

– Притих. Идем, Саша. Скоротаем время на свежем воздухе, пока это убоище не проспится. Я старался привести его в порядок – сам вернулся недавно. Почти безрезультатно.

Они некоторое время молча шли по Лиговке, свернули в Кузнечный переулок, пошли по нему. Это было поистине движение «куда глаза глядят». Впрочем, глаза Виконта глядели в никуда, в пространство. Саша, наконец, решилась прервать молчание:

– Не огорчайтесь, Виконт, я так не люблю… я не могу просто, когда у вас такие глаза. Огорченные. Вы же найдете квартиру.

– Да, невесело. Хороший, человек. Добрый. И так безнадежно слаб. Найду квартиру, конечно. У тебя в глазах, зато, горит страстное желание чем-то со мной поделиться. Давай, послушаю.

Они дошли до скверика, уселись на скамейку. За ними вздымались пять глав Владимирского собора. Саша откусила кусок лепешки и с жаром приступила к долгожданному разговору:

– Виконт, это интересно, быть среди новых и хороших людей. Они новые в двух смыслах, понимаете? У них в лицах есть что-то общее, как будто всем раздали какое-то воодушевление…

– Ты это о школе? Как тебе кажется, приживешься?

– Там же все свои! Но все-таки… трудно. Есть люди, любят новое, неустроенное. Я – нет. Вот только когда в комнате перестановка… и только потому, что вы любите все переделывать. А тут… Боишься, что тебя примут не за то, что есть, или даже за то… но разные же стороны есть в человеке…

Она доела лепешку, выбросила плотную бумажку, которой ее держала, и привычным жестом потянула двумя руками его руку. Ей казалось, что на ходу в голову легче приходят нужные слова. Шла некоторое время молча, силясь привести мысли в порядок. Что-то говоришь, тут же вспоминаешь, что еще вот это хотела сказать, а уже настойчиво стучится следующая мысль... Он не торопил, задумчиво шагал рядом.

– Вы сегодня не ругайте, что я сумбурно объясняю. Я сама слышу, что безобразие получается. А вы меня понимаете?

– Понимаю, конечно.

– Я начала так легко, шумно. Меня, как будто, несло и обстоятельства помогли: суматоха, переезд, не до церемоний. Я уж думала и дальше так пойдет, но потом, стало старание проявляться, естественности поубавилось, а я не хотела, чтобы это заметили, еще больше старалась, и так по кругу… Но я же не притворяюсь, мне действительно интересно… Что же делать?

– Не улавливаю сущности твоих огорчений. Некоторая натянутость при первом знакомстве вполне нормальна. Десяти дней не прошло! Но ты не к естественности стремилась, хитренькая, а к иллюзии уже сложившейся дружбы. Что, поймал?

– Поймали,– удивилась Саша. – А вот еще парадокс! Мне с мальчиками легче, чем с девочками. У девочек какие-то более сложные переплетения.

– На головках, косички называются. – Не меняя серьезного выражения лица, подсказал он.

– Виконт! Я душу имею в виду…

– Ах, душу! Прости, пожалуйста.

– Мальчики прямее, откровеннее, шире, честнее, если хотите. Но все – настоящие, новые люди. Мы о фронте говорили, об армии. А девочки… там одна красивая такая. Вот вы говорите часто: «красота – относительное понятие». А тут – абсолютное: лицо круглое, глаза голубые, коса – золотая, кожа – белая с розовым…

– Канон, одним словом. «Кругла, красна лицом она...». Знаешь, Александрин, нетривиальная красота, если трогает, то глубже. Так чтó, про абсолютную красавицу со сложными переплетениями?

– Ой, вот у нее как раз на голове коса так коса… А душа, по-моему… кристально простая...

– Бывает,– сочувственно заметил он.

– И еще, – не отвлекаясь, спешила высказаться Саша, – неприятный момент. Надо рассказывать о себе подругам, со мной одна девочка, как один раз пошла, так все время ходит. Хочет послушать рассказы о семье, а я злостно ничего не говорю... У нее-то все хорошо: отец, хоть и был чиновник, но их бросил, а мать работает в мастерской… А у меня… Как это представить, чтобы не было так стыдно?

– Саша, – Виконт сдвинул брови,– а что ты, собственно, хочешь представлять?

– Конечно, не аристократку потомственную, дурацкую. Отмолчусь. Скажу – никого не помню. Проглотят, как вы думаете? Главное – это изжить дворянское происхождение в себе, и не выпендриваться.

– Слова, Александрин, надо подбирать органичные для себя. В твоих устах жаргон матросов и портовых рабочих дик, смешон и жалок.

Саша немного удивилась, что на незначительное отклонение от словесных норм, он отреагировал так жестко, но тут же сдалась:

– Простите, Поль, я знаю, что вы этого не терпите. Откуда-то пристало.

– Нет, я требую, чтобы ТЫ не терпела у себя этого. А заодно поняла, что за «отмолчусь» не обязательно следует: «изживу в себе».