Кукук

Ведущий аниматор студии Денис Чернов возглавил проект «Смешарики», Костя Бронзит курирует «Мельницу». Ринат Газизов, отработав в рекламе и на видеороликах что-то около пятнадцати лет, решился таки вернуться в лоно искусства и запускается с полным метром.

Все мои друзья разлетелись по миру. Я даже не знаю, где они теперь. В то время, когда мы расставались, не было интернета и связи распались. Игорь Чистяков, Саша Ильяш, Кирилл Кравченко, Маша Маломашина, Таня Виноградова… Ау! Где вы все?!

Мне до сих пор снится сон, родившийся в первый год пребывания в Германии, в котором я якобы взял работу у Рината и должен её уже сдать бы, но проходят годы, а я никак не могу закончить. Мне ужасно стыдно, что подвожу проект, но ничего со всем этим поделать не в силах.

Отделение A5.2 (продолжение)

Я бросил и рисование, и писанину, и стал опять лишь читать да слушать музыку. Производство не получается, будем тогда потреблять. Уайлда я прочитал за пару дней. Взял на выходные гигантский том Толкиена. Читал его потом две недели, с трудом осилил первую книгу. Удивился занудности и бессмысленности этой странной саги, что так многие обожают. Опять-таки словарь особо не понадобился. Я сделал карточки для заучивания слов, их получилось около пятидесяти. 50 незнакомых слов из 400 страниц «Властелина колец».

Делая карточки (неаккуратно разрывая руками лист Din A4) я вспомнил свой подход к изучению немецкого языка в первые годы эмиграции. Тогда я делал их до жути аккуратно, по линейке лезвием, выводил каллиграфическим почерком слова и их перевод на другой стороне, был ведом синдромом перфекционизма, так, что собственно на заучивание слов уже не хватало ни сил, ни тем более желания. Потом слова выучились как-то сами, без напряга.

Когда в новой комнате пришло время перестилать бельё, я сдёрнул простыню и завис над картиной, изображённой на матраце. Писаный-прописанный, каканный-прокаканный… Полотно авангардиста.

Голос русской медсестры за спиной: А что вы хотели?! Тут всякое бывает…

Всё ясно. Поэтому-то и все постельное бельё здесь прорезиненное. Шуршит при малейшем движении.

Большинство психов считает обязанностью медперсонала менять им еженедельно постельное бельё. Как только к ним в комнату заезжает тележка со сменой белья, они тут же выходят прочь. Медсёстры обижаются, просят на собраниях быть сознательнее и помогать им в этой плёвой по сути дела деятельности.

Да, о собраниях. Первое время я отказывался принимать участие в них, но потом пришлось согласиться. Уж больно укоризненными были взгляды сестёр. По сути дела собрания эти — дело необременительное. Все садятся в круг и представляются. Некоторые говорят, как у них в общем дела. Закончив свою часть, следует сказать: Ich gebe weiter.[40] Один, кстати, из примеров, когда нельзя перевести дословно. На этих собраниях распределяются «амты», так называемые службы — кто из пациентов за что будет ответственен на следующей неделе. Пара организационных вопросов и можно расходиться, предварительно поставив стулья на место.

Однажды ночью я проснулся от дикой боли в груди. Ужасно хотелось спать, но из-за этой боли не получалось. Было ощущение, что что-то во мне застряло. Не было сил встать и сходить к дежурному врачу. Так и заснул, отмучившись что-то около часа… Был ли это тот монстр ползущий под кожей или что-то в этом роде? Я не знаю.

Нашёл неподалёку интернет-кафе, в которое хожу теперь регулярно. Один час стоит 2 евро, но в этой «радости» житейской отказать себе не могу.

На пути туда на территории клиники встретил своего лечащего врача. Он в очередной раз спросил меня, не против ли я того, чтобы организовать встречу с Таней. Я не против. Тогда нужно будет записать её телефон. Хорошо.

Оказавшись в интернете после двухнедельной паузы, почувствовал себя абсолютно вне темы. Начал собирать воедино всё, что упустил за прошедший период — всю новую публицистику, которую отслеживал и архивировал последние годы. Тонны нового. Никакой радости потом разгребать эти могучие завалы. Для складирования этого материала пришлось купить новый USB-накопитель. Мои старые флэшки остались дома у Тани. На подоконнике. Она, по всей видимости, забыла бросить их в мою сумку, когда за ней приезжали полицейские. Теперь, наверное, жалеет об этом — ведь это возможная причина для моего появления у неё в дверях. Господи, почему я так плохо думаю о ней?! Потому что так много уже пережил и на многом так жестоко обжёгся…

Спросил у медперсонала, можно ли пользоваться компьютером за пределами отделения. Можно. Ага, можно-таки. Нужно теперь найти розетку. Две малюсенькие дырочки в стене, от которых жизнь становится немножко веселее. Высматриваю эту розетку через запертую дверь. Там, на нашем же этаже, за дверью площадка для посетителей: стоят кресла и столик. Розеток не видно. Позднее найду одну в холле перед библиотекой и кафетерием. Спрошу у барменши, можно ли ей пользоваться. Она не знает, спросит у шефа. Возвращается: нельзя.

Каждый день мне кто-то да звонил. Иногда несколько раз за день. Я, получалось что так, по доброй воле стал newsmaker'ом.

Тане мои байки по-прежнему не нужны. Она ни разу не позвонила. А я каждый день жду её звонка. Я всё ещё надеюсь на то, что не такая она и сволочь, каковой хочет себя передо мной выставить.

Она никогда не позвонит.

Ни разу за то время, когда я жил в Германии один, ни разу мне лично в Питер, ни разу в больницу… Жесть. Я ей, видите ли, действую на нервы.

Пониженная доза успокоительного сказывалась на мне по-прежнему утомляюще, и я сваливался после завтрака в постель и спал до обеда, т.е. до половины двенадцатого. На приёме у врачей в очередной раз просил снизить дозу.

Ну и завертелась моя первая серьёзная проблема, история с Эдэле. Её перевели в отделение, предназначенное для пост-реабилитации и подготовки больного на выписку. Она каждый день звонила мне и болтала всё об одном и том же — по полчаса, по часу. Я терпел, сидя в телефонной будке на полу с закрытыми глазами, изредка поддакивая. От постоянных наушников мои уши не особо страдали от телефонной трубки, как таковое бывало раньше, отчего я всегда ненавидел долгие телефонные разговоры.

Иногда, когда разговор с Эделе представлял из себя не монолог, а диалог, я шутил над ней. Она понимала юмор и радовалась ему. Говорила, что после бесед со мной у неё улучшается настроение. О себе я бы такого сказать не мог. Она рассказала, что Вождь её разочаровал, бросив одну на вокзале, и по её версии сбежал в Ганновер. Она трахнулась с ним уже один раз, но он негодяй-предатель. С ним покончено. А ту квартиру за 13 тысяч евро она теперь хочет купить мне, чтобы видеть меня, когда я выношу мусор, и время от времени спускаться ко мне поболтать за чашечкой кофе. Затем она начала жаловаться на мужа, на то, что тот не привозит ей денег, а она отложила кучу вещей в магазинах по соседству, и их надо уже выкупать… что она назанимала денег у людей на сигареты… что её муж сволочь, но она его любит, хоть он и плохо воспитан, и она ему изменяет со всеми этими… она ведь спала с Вождём и хочет целовать его грудь вновь, но тот её предал, и теперь квартира достанется мне, т.к. я такой-растакой, единственный нормальный человек во всей больнице…

Я вспомнил тётю Нину, бабушкину сестру. Вспомнил ещё одну «квартирную» историю. Но о ней как-нибудь потом.

Стало напряжно всё это в сотый раз выслушивать. От квартиры я открещивался, как от сатаны. Я мол в Ганновере жить не собираюсь… уеду в Берлин. К чёрту лешему, но только не туда, куда меня хотела прописать фрау Кюн. Но Эдэле уже не слушала в последние дни. У неё наступило явное ухудшение. Она начала жаловаться на Postbank[41], в котором у неё счёт, что они, мол, без карточки не выдают ей деньги на руки, хотя она наизусть знает все свои контоаусцуги…[42] Муж не приезжает вот уже который день, а ей так нужны деньги на новое платье, в котором она пойдёт на какой-то концерт и будет там танцевать со всеми отвратительными мужчинами Ганновера, а муж — сидеть где-то там наверху и смотреть на неё, гордиться ею… Короче, начался циклообразный бред.