Повести и рассказы

“Не стоит?! — вдруг возразил внутри его другой какой-то голос,— в таком случае имение тебе больше не нужно: отдай его бедным людям”.

“Но, может быть,— рассуждал граф,— с моих глаз спадет эта таинственная завеса; может быть, ученые скоро доберутся до настоящего смысла жизни и в газетах вдруг появится объявление: “Нет более скуки!”

“Но ведь это вздор,— соглашался сам граф,— такого объявления никогда и быть не может”.

“Стало быть,— вмешивался невидимый оппонент,— скука год от году будет пожирать тебя с большим ожесточением; а все испытанные тобою средства от нее оказались недействительными; чего ты не перепробовал? И петербургские рысаки были в полном твоем распоряжении, и балеты, и оперы, и женщины, от которых у тебя до сего времени оскомина, все это изведала твоя душа. Что ж теперь тебе остается делать?”

Невдалеке раздался выстрел. Граф позвал камердинера.

— Кто это стреляет?

— Должно быть, кто-нибудь охотится. За садом есть болото.

“А!— подумал граф,— займусь охотой”. Он приказал подать ружье. Камердинер спросил:

— Прикажете с вами идти?

— Не надо! — отвечал граф и, взяв ружье, скорыми шагами пошел по саду, осматривая каждый куст, не сидит ли где хоть дрозд.

“Странное дело,— продолжал размышлять граф,— то, чего добивается весь мир — богатство, оказывается не более как пустой звук. Что же делать-то, наконец? Кружиться в петербургском свете — пробовал: остается один чад и пустота в голове да вдобавок векселя. Заниматься хозяйством — в нем ничего не смыслю… Отдаться науке… я к ней не подготовлен…”

Впереди пролетел дрозд. Граф выстрелил и опустил дичь в ягдташ. Поощряемый удачей, он шел дальше и дальше, наконец очутился в поле. Он окинул взором своим поля, вздохнул и вымолвил:

— Какая безотрадная картина! Ничего нет удивительного, что все эти десятины мы превращаем в шампанское, в рысаков и тому подобное. Да иначе что ж с ними делать?

Граф приблизился к болоту. Вскоре он увидал кулика, бегавшего по берегу, и хотел в него прицелиться; но вдруг остановился; вблизи стоял юноша лет пятнадцати с ружьем в руках.

— Стреляйте, ваше сиятельство,— вежливо приподняв фуражку, сказал молодой человек.

Граф выстрелил, кулик поднялся и вдруг упал, подстреленный незнакомцем. Графу было досадно, что он сделал промах. Завязался разговор.

— Я его плохо видел,— оправдывался граф.

— Да, он от вас далеко сидел.

— А вы хорошо стреляете. Где вы покупали ружье?

— От деда осталось… оно турецкое.

— Вы чем же занимаетесь? — спросил граф, идя с молодым человеком по направлению к саду.

— Живу у отца на винокуренном заводе, пишу конторские книги.

Наружность и скромность молодого человека понравились графу.

— Теперь завод стоит, дела у нас нет…

— Как же вы проводите время? — спросил граф.

— Ничего, весело. Недавно к нашему дьякону приехал его сын из семинарии, так мы с ним рыбу удим, купаемся, книжки читаем; он с собой привез две книги. Вот хожу, стреляю; а больше с кузнецом перепелов ловим — каждую зорю, и утром и вечером… отличная охота!

— Интересная?

— Очень интересная, ваше сиятельство!

— В чем она состоит?

— Изволите видеть: берется сеть, дудочка и самка. Как только солнышко начнет закатываться, сейчас мы отправляемся в поле. Только нужно, чтоб самка была хорошая!..

— Какая самка?

— Просто перепелка, ваше сиятельство…

— А у вас она есть?

— Как же! я еще в прошлую осень достал; мне принесли ребята; такая голосистая! удержу нет! в одну зорю поймает перепелов десять! я за нее не возьму двадцати рублей…

Воодушевление, с которым молодой человек рассказывал про перепелиную охоту, граф старался поддержать: оно как-то освежительно подействовало на него; он продолжал спрашивать:

— А дудка для чего?

— Тоже для перепелов, ваше сиятельство: подманивать… Как только перепела услышат эту дудочку, так и пойдут кричать; и там, и здесь, и оттуда, и отсюда летят, даже сгоряча на картуз садятся. В это время только сиди, не шевелись, а то и петь на голове будут! просто от смеху живот надорвешь. Вы ни разу не видали этой охоты, ваше сиятельство?

— Нет.

— По-моему, ваше сиятельство,— продолжал юноша,— эта охота лучше всякой другой охоты: ружейная или, например, рыбная перед ней никуда не годятся. Мы каждую зорю охотимся: так в поле и ночуем…

— А можно мне посмотреть, как вы ловите?

— Помилуйте, отчего же нельзя! Мы вот сегодня же и пойдем; потому погода стоит хорошая…

Граф и сын винокура подошли к калитке сада. Графу не хотелось отпустить от себя такого живого собеседника; к тому же он чувствовал, что дома ожидает его страшная тоска. Граф пригласил молодого человека к себе в дом.

— Вы не хотите ли персиков? — спросил граф, проходя мимо оранжереи.

— А я их, признаться, ни разу и не видывал,— простодушно отвечал юноша.

— Не лучше ли, впрочем, так,— вдруг воскликнул граф, заметно оживляясь,— позвольте спросить, вы обедали?

— Нет.

— Так сначала мы будем обедать!

— С большим удовольствием.

Пришедши с гостем в кабинет, граф позвал камердинера:

— Послушай! мы будем обедать на балконе; вели принести из погреба бутылку лафиту.

— Слушаю,— не очень доброжелательно посмотрев на незнакомца, отвечал камердинер и удалился.

— Садитесь, пожалуйста,— обратился граф к юноше, который с детским любопытством засматривался на каждую безделицу в кабинете.

— Ваше сиятельство! — начал он,— осмеливаюсь вас беспокоить покорнейшей просьбой. Нет ли у вас какой-нибудь книжечки почитать? я страсть как люблю книги… а достать негде…

— У меня больше французские… Впрочем, я велю камердинеру поискать в библиотеке. Позвольте спросить, где вы воспитывались?

— В уездном училище.

— А не в гимназии?

— Нет-с, потому средств не имею: у моего отца большое семейство; а в гимназии, говорят, содержание обходится двести рублей в год или более.

— Двести? — повторил граф.— А вы хотели бы учиться?

— Как же, ваше сиятельство, не хотеть? Что ж я живу здесь? почти без всякого занятия: ни себе никакой пользы не приношу, ни семейству.

Граф задумался. В его голове шевельнулась мысль: “Вот представляется случай сделать доброе дело: выведи этого юношу на свет божий; двести, триста рублей в год для тебя ничего не значит; зато в твоей пустой жизни будет хоть одно это дело, ты хоть недаром проживешь на земле”.

Граф почувствовал вдруг какое-то наитие и, встав, объявил молодому человеку:

— Я позабочусь, чтоб вы были в гимназии; двести рублей в год я могу уделить на ваше образование.

Камердинер доложил, что обед готов.

— Так мы сегодня идем на охоту.

— Надо, ваше сиятельство, пригласить кузнеца: он отличный охотник,— сказал гость.

Во время обеда камердинер доложил, что повар просит позволения идти на охоту, так как, живши еще у князя Косоурова, он был страшным охотником и перепелиную часть знает хорошо. Граф приказал ему собираться.

При закате солнца охотники отправились. Дорогой повар затеял спор с кузнецом относительно того, какой перепел лучше, тот ли, что кричит два раза, или тот, который просто “мамакает”. Граф попросил повара вести себя в пределах подчиненности и не забываться.

Стоял тихий июльский вечер; солнце закатилось; на западе расстилались огненные полосы; рожь, к которой подошли охотники, стояла неподвижно… каждый малейший звук был слышен.

— Сейчас начнется,— выговорил повар. Отозвался перепел. Повар заиграл в дудку, и в одну минуту два перепела опустились близ сети. Самка не заставила себя долго ждать и начала, как говорят охотники, трюкать. Услыхав ее голос, молчавшие перепела вскричали на разные голоса и один за другим начали садиться, где ни попало.

Графу так понравилась охота, что он велел нести в дом сеть, дудку и самку, обещаясь отправиться и на утреннюю зорю. За ужином он велел подать себе шампанского. Вся графская дворня суетилась и толковала о перепелах; графский дом вдруг ожил.