Сватовство

Татьяна, кажется, стала соображать, что к чему. Про замужество говорит Тамарка. Да как же у нее язык повернулся признаться в этом?

— А чего? — будто догадавшись о Татьяниных укорах, стала она оправдываться. — Лидку Еремееву вспомни. Дружили, дружили с Толей Мершиным, а он на учебу съездил — и на другой женился. Ну-ка, она ведь его, пока в армии служил, ждала, пока на учебу ездил, ждала — дождалась на свою голову. Всю жизнь испортила себе ожиданием. В двадцать-то восемь замуж уже не выйдешь…

— Ну, тебе-то не двадцать восемь, — холодея от накатившей на нее тоски, возразила Татьяна.

— Так до двадцати семи хочет ждать.

— Как это до двадцати семи? — не поняла Татьяна. — Что он, зарок, что ли, дал кому до такого возраста не жениться?

— А хуже зарока! — зло призналась Тамарка. — Если женится сейчас, так сразу в армию заберут. А холостому из-за престарелой матери отсрочку дают. Вот дотянет до двадцати семи — выдадут военный билет без службы. А женится раньше — сноха будет кормильцем считаться у его матери. Понятно?

— Ну и покормила бы, — удивилась Татьяна.

— А я разве отказываюсь? — обиделась на нее Тамарка. — Я ему так и сказала, а он, видите ли, боится меня одну оставлять. Говорит, загуляешь… Ну, не паразит ли! А теперь таскается за мной по пятам, не дает проходу. Ох, гад ползучий! Да я его и близко не подпущу. Уж лучше с Петькой, чем с ним!

Она надломила с куста ветку, сошвырнула ладонью листья и зло бросила их себе под ноги:

— Пойдем назад, а то Петька отправится в розыск.

Она снова дрожала, и было непонятно, колотило ли ее от распиравшего зла или от промозглого холода, расползшегося по земле из оврага.

На свету Татьяна разглядела гусиную кожу на Тамаркиных руках и предложила поджидавшему Петьке:

— Давай, грей теперь снова.

— А ты? — растерялся он.

— Давай грей, кому говорят! — прикрикнула на него Тамарка, и Петька положил ей руки на плечи:

— Я что? Вы сами решайте…

Татьяна чуть не расхохоталась над ним. «Ты смотри-ка, а он и в самом деле послушный, — удивилась она. — Не зря Тамарка на свой характер надеялась».

Она снова спустилась по лесенке. Толя Чигарев стоял в темноте под тем же тополем. Под ногами у него валялась груда окурков.

Татьяна не успела еще открыть рта, а он, опередив ее, попросил:

— Ты передай, что я все равно буду ждать.

Татьяна вспомнила, что Толя бегал сегодня в Красавино. «Уж не свататься ли хотел?» — Она пытливо заглянула ему в глаза. Толя растерянно разминал в пальцах новую папиросу.

— Ты сам-то поднимись на площадку, — предложила она.

— Нет, мне нельзя, — измученно возразил он. — Если она сама со мной говорить не захочет, мне нельзя.

Он щелкнул зажигалкой, и Татьяна заметила, что волосы у него сплошь усыпаны половой. «Тоже мне женишок нашелся, в каком виде ходит».

— Ты с кем это в парк-то шел? — спросила Татьяна.

— С помощником своим, с Ваней Плотниковым.

— Прямо с комбайна, что ли?

— Ну…

Татьяна подумала, спросить ли его, с кем он ходил в Красавино, и, хоть понимала, что это ее совсем не касается, все же не удержалась, спросила:

— С Ваней, что ли, и в Красавино бегал?

— С Ваней. Мне одному нельзя.

— Да что это ты заладил: «Нельзя, нельзя»?

— Она мне сказала, что я при свидетелях буду прощения просить, вот я и взял Ваню Плотникова.

«А теперь, значит, Ваня не нужен, — догадалась Татьяна. — Теперь я у него в свидетелях…»

Она решительно поднялась на площадку и, отыскав глазами Тамарку, напористо стала пробиваться к ней.

Петька, заметив ее, обеспокоенно встрепенулся:

— Ты что это, Таня?

— Замерзла. Сил больше нет терпеть, — соврала она.

Петька обрадованно заулыбался:

— А давай и с тобой потанцуем… Согреешься.

Татьяна нагнулась к Тамаркиному уху, шепнула, чтобы не слышал Петька:

— Иди, измучился совсем. Прощения хочет просить.

— Тебе надо, ты и иди, — громко сказала Тамарка и зло прищурилась.

Петька испуганно насторожился:

— Девочки, девочки, да вы что? Я с обеими… потанцуем…

Тамарка отодвинула его локтем:

— Да отвали ты, грельщик! — и бросилась пробиваться из многолюдного круга.

Петька вытаращил глаза:

— Таня, чего ж тут такого? — недоумевал он. — Домостроевщину устраивает: только с ней и с ней. Мы же с ней и так сколько раз станцевали…

Татьяна, не слушая его, ринулась за Тамаркой.

— Девочки, девочки! — пытался остановить их Петька.

Они выбрались из втягивающего в себя потока раньше Петьки, пересчитали каблучками ступеньки лестницы.

— Где он стоит, паразит? — спросила Тамарка.

— Тамара, — подал Толя свой голос, — поговорить надо.

— A-а, катись ты от меня со своими разговорами! — Она ухватила Татьяну за руку, потянула за собой. — На глаза мне больше не попадайся! — крикнула она, не оборачиваясь.

Сзади затарахтел мотоцикл.

— Тамар, давай я вас довезу.

— Отцепись! — вскинулась Тамарка. — Надоел за вечер до тошноты! Дай подышать чистым воздухом!..

Петька изумленно замолк.

Они спустились с горы и пошли в Красавино на окружку.

6

Стояло бабье лето, и дни выпадали один лучше другого — солнечные, ядреные. По утрам серебрилась инеем подсыхающая стерня. Кричали в рябиннике свиристели. В лугах, истаивая, поднимался ввысь и сразу же на глазах у Татьяны растворялся в глубоком, бездонном небе, совершенно не замутняя его синевы, туман. Просыхали от росы тропы, отряхивали влагу кусты, и над деревьями, над полями взлетали тенетники. Даль просматривалась ясно, и, казалось, не будь земля круглой, можно было бы увидеть с пригорка даже заморские страны. Татьяну взбодрила эта неоглядная свежесть утра, и она шла на работу, полная смутного ожидания радости.

Тропка местами, где трава оставалась невыкошенной, была осклизлой, и Татьяна, боясь увязнуть каблуками в земле, вздымалась на цыпочки и, балансируя руками, осторожно выбиралась на неразмеченный грунт. Торопиться ей было некуда: до открытия киоска оставалось около часа, и не зря мать снова напутствовала ее ворчанием:

— Куда это в такую рань побежала? И вырядилась снова как на свиданье…

— У нас сегодня производственная летучка, — сказала Татьяна.

— Господи, то летучка, то танцы, и дома не ведется совсем. — Всплеснула руками мать, хотела чего-то добавить, но Татьяна ее не стала слушать.

Спускаясь с обрыва к реке, она вспугнула с плеса двух куропаток. Они тяжело поднялись на крыло и медленно потянулись к лесу. Каждую осень куропатки прилетают сюда искупаться в песке, наглотаться гальки, и для Татьяны всегда было загадкой, как же это они переваривают в желудочках камни. И уж только потом в одной книжке случайно вычитала, что галька служит им жерновами, перетирает пищу. Это еще больше удивило ее, и она, приглядываясь к разным птицам, думала, что каждая из них живет по своим законам, непонятным и необязательным для других. Ну а люди-то разве не по своим живут тоже? У них еще, в этих своих общечеловеческих, есть и другие, свои, очень мелкие, личные, в которых порою они и сами-то разобраться не могут! Вот вчера Тамарка закатила истерику, а что-то Татьяне подсказывало, что Толя Чигарев ей по-прежнему дорог. Против сердца пошла, против того закона, который предопределен для людей. А может, и у птиц так бывает. Не одному же инстинкту они подчиняются, что-то, наверно, и чувствуют…

Татьяна вышла на середину лавы, облокотилась на березовые жердочки-перила и заглянула вниз, в крутящуюся бурунами воду. Стаи мелких рыбешек по-прежнему боролись с течением, будто и не уплывали никуда со вчерашнего дня. Татьяна опять махнула рукой, и они снова, отдавшись напору струистой воды, отступили к омуту. На мокром, врезающемся в омут мыске жертвенно (зарядят дожди, и они окажутся смытыми) голубели нежные незабудки. Ну, до осенних дождей еще далеко. Солнце припекало не хуже июльского, и сверкающая рябь от него протянула неспокойную дорожку от одного берега до другого.