Повести и рассказы

— Баба сносная! — говорил приказчик, пришедши с женою в горницу,— нам такую и надо; только тем нехороша: часто ворчит и ругается.

— Ничего! лишь бы работала,— возразила приказчица.

Действительно, Аксинья любила ворчать. Всю свою жизнь претерпевая оскорбления, нужды, невыносимые работы, она привыкла употреблять слова: “Святочный, пострел, тряс тебя убей” и пр. Но эти ругательства никогда почти не относились к людям, а всегда к животным, с которыми она постоянно имела дело, или к неодушевленным предметам, например к корыту и т. д. Больше всего она любила говорить с животными.

— Что ты думаешь об себе?— например, кричала она на корову в закуте,— или ты барыня?

Прошло более недели с тех пор, как нанялась Аксинья.

Было раннее осеннее утро. На дворе стадо цыплят с писком рвалось в сени, в которых спала теща приказчика, Ермолаевна. Она поправила на своей голове повойник и впустила к себе цыплят, которые вскоре принялись завтракать, шныряя под ее ногами; Ермолаевна пришла в избу, позевала и, глядя на печь, сказала:

— Аксинья! Антон!.. пора вставать. На печке послышался голос:

— Господи Иисусе Христе!..

Часов в восемь шел сильный дождь. В кухне приказчика топилась печь; громыхали дрова, трещала лучина, дым от самовара наполнял всю кухню.

Приказчица, ее мать и дочери, работник с работницей — все были в хлопотах.

— Что ты стоишь? — говорила хозяйка дочери, вооружившись ухватом,— поди скорее, неси муку… Алена! постой, возьми ключ да захвати круп.

— Бабушка!..— кричала в сенях одна из девиц,— подите возьмите нож да поскоблите баранью голову.

— Сколько я говорю, не бросайте на пол тряпиц,— продолжала приказчица,— что за неряхи?.. Антон! отсеки кость! Маша! позови мне Аксинью да скажи, чтобы накормила цыплят.

— Антон!..— говорит Ермолаевна,— беги к земчихе, попроси у ней жаровню… скорей!..

— Антон!..— кричит из сеней сам приказчик.

— Цып, цып, цып,— раздается голос в сенях.

— Аксинья! вынимай чугун с кипятком… возьми тряпку… да что ты делаешь?.. Саша!.. поди сюда!

— Самовар ушел!..— кричит кто-то.

— Выгоньте цыплят-то: в печку залетят… Шше! провал вас возьми… Шше, шше…

Приказчик стоит с трубкой в зубах среди сеней и кричит:

— У меня никогда порядку нет: сколько одров держу, а покоя не вижу. Аксюха!.. аль ты угорела,— свиней пускаешь в сени?.. ты еще в избу загони. Ваше дело только лопать!..

— Аксинья! принеси дров… да ступай замеси свиньям.

— Анна Дементьевна! жаровни нету, сами, говорит, нуждаемся.

— Выгоньте собаку! прочь! святочный тебя уколоти!

— Чух! — раздается голос на дворе,— улё, улё! ах провал вас расстреляй!

— Аксинья! отдели ты коров в сени, да одну кормную свинью.

Аксинья с палкой в руках зовет в сени коров; на дворе стоит топь страшная и раздается блеяние овец и визг свиней.

— Куда? куда? — кричит Аксинья, замахиваясь палкой на свиней,— куда вас буревая несет?

В это время в сени врываются овцы, свиньи, коровы и даже лошади.

— Прочь пошли! Про-о-о-чь! чу-у-ш!

Работница начинает бить палкой кого ни попало и выгоняет всю скотину.

— Алена! да вели Аксинье поманить коров-то хлебом, а свиней бить палкой.

Аксинья стоит на дворе по колени в навозе, оглушенная визгом и ревом животных.

— Аксинья!

— Аксинья! помани коров-то…

— Улё! идолы! чушь! про-очь, святочные!

Стадо свиней поддевает Аксинью, и она падает в грязь и кричит, отмахиваясь палкой:

— Прочь, караул!

— Плачу деньги, хлебом кормлю, а толку нет,— продолжал приказчик,— каждый божий день шум, гам, словно ярмарка или торговая баня: ни в одном доме того нет; у людей делается все тихо, скромно… а у нас друг друга с ног собьют.

— Антон! поди хоть ты вынеси самовар.

В избе жара невыносимая, все бегают с потными и красными лицами.

— Алена! Анна! — кричит хозяйка,— подавайте капусту, чаиельник принеси… будет вам огрызаться-то! посмотрю я, ничего в вас нету рассудочка: говорю, помои вынеси на двор, она ша-аст на пол. Клади пирог на лопату!

— Ощипали, что ль, поросенка-то?

— Анна Дементьевна! работнице свиньи поняву разорвали.

— Петька! — кричит приказчик,— говорю, трубку набей, а он галку по полу волочит на веревке. Да что это такое? целый час жду самовара — никак не дождусь: я вижу, мне одно остается: завязать глаза да бежать отсюда.

— Антон! принеси дров еще.

— Марья!

— Аксинья! поди вынь горшок с кашей… Матушки! а картофель-то я забыла.

— Неси картофель!

— Выгоньте, говорю, собаку-то! — кричит приказчик,— что за народ! чистое столпотворение…

— Антон! отсеки голову другой курице… да ощипали, что ль, поросенка-то?

— Господи!

В это самое время зазвенел колокольчик и к крыльцу подъехал тарантас.

— Анна Дементьевна! гости какие-то приехали,— объявил работник.

— Батюшки! — вскрикнула приказчица,— это шиловские господа! Марья! Алена! Саша!.. принесите мне платье.

Все взапуски принялись бегать из сеней в кухню, из кухни в горницу и обратно. Поднялась такая суматоха, что шиловские господа не рады были, что приехали.

На другой день после описанной сцены Аксинья в разорванной поняве и грязном платке шла по полю с своим разутым мальчиком, у которого развевались на голове волосы и пустые рукава рубахи трепетали за спиной.

Ветер был сильный, осенний… дождевые облака неслись по небу.

— Черт тут не жил,— говорила Аксинья,— на месте не посидишь… свиньи все ноги изгрызли… словно вертел какой заведен… Пойду к куму Андрону, что будет не будет… не возьмет ли из хлеба?

— Мама! — проговорил ребенок.

— Что? — грозно вскрикнула Аксинья,— что там?

— Я есть хочу.

— О-о-о! святочный тебя…

Аксинья дала сыну подзатыльник, отдернула его вперед и вскрикнула:

— Иди!.. аль ты угорел? у-у!.. родимец! мать твоя терпит… аль ты взаправду господин какой!

Аксинья шла и все толковала про свою жизнь, время от времени утирая рукавом катившиеся от ветру слезы…

1862

ДЕКАЛОВ

I

ПРОВОДЫ

Осенью дьячок села Кочергина сбирался ехать с своим девятилетним сыном в губернский город Т. Он намеревался записать его в третий класс духовного училища. Под самый день отъезда дьячок ходил по крестьянским дворам, просил дугу; от священника он получил благословение на далекий путь и дегтярку с помазком.

Его сын, Иван Декалов, вымытый, причесанный, в это время спал дома на печи. Дьячиха, Акулина Егоровна, пекла лепешки; а ее мать, бабушка Декалова, печально сидела в углу, мотала нитки. Акулина Егоровна то и дело подходила к сыну, целовала его, плакала и причитала: “Касатик, Ванюша…” и т. п. Бабушка твердила ей, чтоб она не будила внука; мать отходила к печи и, проливая слезы, хваталась за рогач.

Вечером, при огнях, Акулина Егоровна, дьячок и бабушка укладывали дорожные припасы в мешки.

Декалов давно проснулся. Он сидел в одной рубашке под иконами и беспрерывно вздыхал.

На другой день, утром, на проводы собрались в дом дьячка крестьянские ребятишки. Декалов с ними прощался, дарил им своих чижей и синиц.

Декалова закутали в толстую отцовскую свиту и обвязали полотенцами.

Помолившись богу, все вышли на улицу к повозке. Крестьянские ребятишки, каждый держа по птице в руке, смотрели на Декалова с неизъяснимым сожалением. Проходившие на барщину мужики с цепами останавливались и с удивлением спрашивали дьячка:

— Ай везешь, Савелий Григорьич?

— Везу. Что делать!..

— Ах, братец ты мой!..

— Ах, Ваня!..— с размышлением восклицали мужики и покачивали головами.

Декалов чувствовал, как слезы текли по его щекам.

Мать и бабушка долго смотрели на отъезжавших.

Повозка проехала поповскую слободу: из окна священниковой кухни поклонилась путникам работница, когда-то сумерничавшая в доме Декалова. У ивкиных ворот стоит в раздумье мужик Харлам, будто о чем-то пригорюнившийся: он каждый раз на святой строил на лугу качели бабам и в хороводах первый запевал песни. У мельницы на берегу удит рыбу старый скотник: волна бьет его поплавки, и рыба не клюет… “Возвращусь ли я когда-нибудь сюда?— думал Декалов, совсем выезжая из Кочергина.— Увижу ли я тебя, родная моя сторонка?..” Вот поповский луг: на нем Декалов лавливал в осоке диких утят. Пастух у озерца стережет кочергинскую скотину; сам, сгорбившись, плетет лапти; ветер шумит и волнует ближний дубовый лес. В этот лес третьего дня ходили девки за грибами: Машка, Варька, Дуняшка… Где они теперь?