Не родись красивой...

—    И получалось?

—    Поначалу записи подробные вела — что и как сделать, в сроки... Но тут воля нужна. А её-то... — Мама развела - С волей было слабовато.

—  Вот и у меня так, — огорчённо кивнула я. — Не хватает воли. Злюсь, срываюсь. Самой стыдно. Может, нам котёнка завести? Оказывается, домашние животные очень помогают. Снимают стрессы. Характер у человека лучше становится. Прямо сам себя не узнаёт. Особенно кошки полезные. Они такие удивительные, загадочные...

 —    Ох, вижу, вижу, Анюта, — вздохнула мама. — Известная песня. Какого хоть цвета он? Беленький, рыжий?

—    Правильно, головка у него рыжая. И спинка, и хвостик рыжие. А лапки белые-белые. Он ещё маленький. И до того хороший! Игрун, усатик, песни поёт. Глаза... Ты в глаза его посмотришь, и сразу полюбишь.

—    Сейчас вернусь.

—    Вот чего и боюсь. — Мама поглядела на забинтованный палец, опять вздохнула. Я понимала её сомнения. Хорошо понимала. Но она же не видела круглых, зеленоватых, доверчивых глаз Рубика. Интересно, а что она скажет на это?..

—    Обожди минутку. —  Я вышла из кухни.

На чистом тетрадном листе я старательно крупными буквами написала:

 «Очень торжественное обещание!

Ваше Величество! Как самая законопослушная Ваша подданная, я торжественно обещаю все хлопоты и расходы на содержаниекотёнка по имени Рубик взять на себя».

И вывела своё высокое звание и подпись:

«Министр экономики Л. П. Рогозина».

Прежде, чем познакомить маму со своим произведением, я закрутила газ и налила в тарелки борщ. А потом положила перед ней листок. Как бы между прочим положила: справа от тарелки, рядом с ложкой.

Читала мама внимательно. Мне было трудно сдержать улыбку, а ей так и не удалось сохранить серьёзное лицо:

—    А почему — министр экономики?

—    Мне это как-то больше нравится, — сказала я. — Но воля Вашего Величества — закон. Не смею возражать. Издайте Указ.

—    Издам. — Мама утвердительно наклонила голову. — Прежде всего каждый день должен быть свежий песок для туалета... Расходы? Гм.

—    Но если я останусь в ранге министра экономики, то содержать котёнка, мне кажется, не проблема. Да послушай, мама, —  перешла я на обычный тон, — ты не сомневайся: я заработаю. Сколько молока ему надо? Половины стакана не выпьет. Сдам пустые бутылки дедушки Леонтия. У него много их в кухне скопилось. Могу домашние тапочки сшить. Из старого зелёного пальто. Всё равно же собирались выкидывать. Ну, и что-нибудь красивое из бисера. Кокошник. Картину. Чтобы на стену хотелось её повесить.

—    Сшить-то сошьешь. Свяжешь. А продать?

—    Везде продают. У «Детского мира» — целый базар. И возле универмага торгуют. К тапочкам цветные шарики пришью. Или две пуговицы, как глаза будут. Купят. И вообще, не сомневайся: у меня кое-какие идеи имеются... Все же — министр экономики.

—    Бог мой!— сказала мама. — Какие идеи? Какая торговля? Тебе учиться надо. Читать. Ведь по обязательной программе задали на лето читать?

—    Задали, — подтвердила я.— И читаю. Но, мамусь, одно другому не мешает. Ты как-то по-старинному рассуждаешь. А мы когда живем: Сейчас. Уже в двадцать первом веке. Новое тысячелетие. И отношения — рыночные. Когда же ты привыкнешь к этому? Ведь видишь, что кругом происходит.

—    Только слепой не видит. Хотя прекрасно чувствует. Да какая радость от этого...

—    Опять вздыхаешь. А это абсолютно, ну совершенно ни к чему, — наставительно добавила я.— Как министр экономики считаю: дела, в общем, хоть и трудно, но идут правильно. Нормально. И не спорь. Потрудился человек хорошо, мозгами пошевелил, придумал, подсчитал — получай, что положено. Главное — что? Инициатива. И образование. Юрка вон и то деньги зарабатывает. Не ворует, не попрошайничает. А знаешь, сколько маленьких попрошаек по стране?.. Молодец, Юрка! Так что Рубика, котёночка, уж как-нибудь накормить сумею.

—    Видно, и правда отстала я, — с грустью сказала мама.— Кругом твердят: рынок, рынок, а жить-то не легче... Ах, да что об этом, пето-перепето. Конечно, надо как-то приспосабливаться.

—    Вот это правильно!— обрадовалась я. — Слышу слова сильного человека. Значит, Рубика забираем?

—    Да где он? Хоть покажи.

—    Завтра, мамочка, познакомишься.

—    Небось, опять Митя удружил?

—    Бери выше.

—    Не пойму, как это выше?

—    Митя — на четвёртом этаже, а Рубик — с девятого. У Гриши Прошкина.

—    Ох, дочка, — мама даже ложку не донесла до рта, — Митя, Серёжа. Ещё и Прошкин... Нет, сама разбирайся. А не боишься? Худая слава об этом Прошкине.

—    Мало ли что говорят. Просто не знают его.

—    Ну, смотри. Тебе видней. Покорительница.— И улыбнулась. — Правда, откуда это в тебе? Недаром пословица пошла: не родись красивой...

—    Мам! — поразилась я. — Считаешь, что я совсем-совсем... уродка?

—    Анюта, не говори глупостей. Пословицу-то целиком помнишь: не родись красивой, а родись счастливой.

—    Значит, всё-таки я...

—    Да красивая, красивая. Не Мадонна, конечно, не Мисс Европа, но вполне...

—    Привлекательная и обаятельная, хотела сказать?

—    Как раз это и хотела, — кивнула мама. — Не зря замахнулась на такой пост — министр!

—    Значит, утверждаешь? Спасибо, Ваше Величество! — Я обняла и поцеловала маму.

ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Будильник с вечера я не заводила и, тем не менее, проснулась рано. Конечно, первое, что увидела, — солнечное пятно на стене. До него можно было дотянуться, погладить рукой, даже почувствовать тепло. Митя, верный друг, спасибо! И, пожалуйста, не переживай — я не забыла о тебе. А сейчас, прости, надо позаботиться о Рубике...

Позади пёстрого киоска, того самого, где с веткой пиона ещё недавно поджидал меня щедрый Серёжа, я разыскала картонную коробку из-под каких-то ароматных сладостей. Возвращаясь домой, раздумывала — что лучше: обрезать высокую коробку или оставить как есть? Но сумеет ли Рубик запрыгивать в неё? И лишь когда зашла в кабину лифта, вдруг сообразила: зачем же обрезать, надо просто сделать для него дверь.

Мама была ещё дома. Она удивилась и красивой коробке, и моему энтузиазму:

—    Теперь я спокойна — у Рубика будет заботливая хозяйка.

—    А ты всё-таки сомневалась?

—    Не так, чтобы очень, но ведь иногда ты давала повод для сомнений.

—    Ах, мамочка... Ну, так не хотела об этом говорить, но... Ладно, признаюсь. Помнишь, под моей кроватью недавно нашла банку с мелом?

—    Ты сказала, что босоножки подмазывала.

Я поскребла под распущенными волосами затылок и огорчённо сказала:

—    Никакие, мамуля, не босоножки. Если хочешь знать правду, то я забеливала в подъезде пятна. Да, не удивляйся. Вставала по будильнику в четыре утра и шла белить.

—    Неужели — ты? Одна, ночью?! — совершенно поражённая, спросила мама.

—    Как видишь. Выходит, не так уж хорошо и знаешь меня. Чего ж тогда говорить о Прошкине! Гришу, может быть, вообще никто не понимает.

—    Ладно, беру слова обратно. Не будем о Прошкине. Но ты-то как решилась?

—    Да просто. Элементарно. И чего такого особенного? Взяла банку с мелом, кисточку ватную на палке — одна минута, и нет пятен. Больше разговоров. Любой бы мог. Только странно: никого почему-то не нашлось. Гриша правильно говорит: равнодушные все и ленивые. Лишь бы у телека сидеть. Да чтобы коврик у своих дверей был чистый.

—    Дочка, всё справедливо говоришь, но до сих пор не верится: одна, ночью! И хоть бы намёк дала.

—    В том-то и дело, интересно же, когда тайна. Никто-никто не догадывается... И разве ты пустила бы меня?

—    Ни за что!

—    Вот видишь! Я так и думала... Мам, а на работу ты не опаздываешь?