Не родись красивой...

Мелко нарезав веточки укропа, мама велела мне вымыть руки и садиться к столу. Уже потом, разложив по тарелкам салат, она заметила:

—    Игры играми, а наверно, и польза в них какая-то есть. Кто сейчас разберётся: как жить семье, что делать, кого слушать. Как он создаётся, этот микроклимат в семье?

—    Мам, — с почтением сказала я, — ты у меня умная. Недаром когда-то в газету писала. А вот не хочешь и сама какой-нибудь важный указ издать и назначить меня...

—    Тоже министром?

—    А что, не справлюсь? Только финансовым не хочется. Если бы каким-нибудь другим... Хотя подсчитать, спланировать я бы, наверно, могла. Деньги платить мне не надо. Не хочу. Я и так бы с удовольствием...Вот, например, какие-нибудь украшения из бисера делать. Я и других девочек могла бы научить. А если захотят мальчишки участвовать...

—    Обожди, госпожа министерша, — вдруг вспомнила мама, — пока ты ходила по укропным делам и чаи распивала, Серёжа тебе звонил.

—    Серёжа? — У меня застучало в груди. — И что он сказал?

—    Анют, ты, похоже, испугалась? Ай-ай! А ещё министром хочешь стать.

—    Вовсе не испугалась. С чего ты взяла? Просто интересно узнать.

—    Он ничего не сказал. Обещал позвонить позже. Кстати, очень вежливый. Извинился, что побеспокоил.

И правда, из-за чего разволновалась? Он ведь должен был позвонить. Обещал. Я знала об этом.

Мы о чём-то говорили с мамой, я согласно кивала головой, отвечала, а думала о Серёже. И прислушивалась. Телефон молчал.

Острым зубцом вилки я наколола кусочек редиса и подумала: «Но почему Серёжа? Будто один Серёжа на свете».

—    Вкусно. Больше не хочется, — сказала я маме и пошла в переднюю. Сняла трубку, набрала Митин номер. Длинные гудки. Раз, два, три... до семи досчитала. Никого.

—    Анют,—с укором сказала мама, — наберись терпения. Ты должна понимать...

—    Да вовсе не ему. Я Митьке звоню. Наверно, на садовый участок уехали.

—    Ах, Ми-итя... —  протянула мама.

—    Да, Митя, — с вызовом сказала я. — Очень хороший мальчик. Видела, какой лимон подарил? И своим зеркалом его освещает. Специальный механизм изобрёл — зайчик всё время в моё окошко глядит. Жалко, что небо сегодня в тучах.

— А косички, смотрю, так и не заплетаешь.

—    Ну, мама, имею же я право! Мне больше нравится, когда волосы распущены.

—    Имеешь, дочка, имеешь, не спорю. Взрослой становишься.

—    Тебе это неприятно? — спросила я. — Неприятно, мама, да?

—    Отчего же, всё правильно. Жизнь идёт.

Мне передалось мамино настроение. Прижалась к её плечу.

—  Не грусти. Ты у меня ещё молодая. И красивая. Можешь удостовериться, погляди в зеркало — ни одного седого волоса. Не пожалей денег, сделай модную причёску.

—    Анюта, прекрати! Нашла молодую! И о причёске ли думать! Вон Клава. Почти на два года младше меня, а какая жизнь. Кто позавидует?

—    Мам, — сказала я, — у нас салат остался. Можно, я отнесу тёте Клаве? Вдруг она из дома не выходит? А на Юрку надеяться... — Я махнула рукой, повторила по-маминому: — Ветер в голове. И глупости...

Моя забота маме понравилась.

—  Хорошо придумала. Сейчас переложу в банку... Да, — опять вспомнила она, — что у тебя за банка под кроватью стояла? Вроде как мел разведён.

—    Босоножки подбеливала, — не моргнув глазом, ответила я. Как хорошо, что заранее придумала.

Эти же босоножки я и надела. И куртку с вешалки снимать не стала— подъезды рядом.

Первое, что сделала, — оглядела потолок у Юркиного лифта. Слава Богу, беленький. Не напрасно поработала. Затем подошла к батарее. Газеты там не оказалось. В мусоропровод выбросили? А что же я сама не догадалась? На втором этаже немножко постояла у двери бабушки Марьи. Даже ухо приложила к щели. Но тотчас отпрянула, что же в пустой квартире можно услышать? Бабушки нет. И больше никогда не будет. Я тупо посмотрела на банку в своей руке и тихонько пошла наверх.

На мой короткий звоночек (боялась, что тётя Клава лежит в постели, может заволноваться) дверь неожиданно быстро открыл Юрка. Да так широко, будто автомобиль собирался пропустить. Я удивилась, покрутила пальцем у виска.

—    Рехнулся? — сказала шёпотом. — И спрашивать надо. Откроешь, а там — грабители.

—    Я тебя из окна видел! — громко рассмеялся Юрка.

—    Не кричи. Тётя Клава дома?

—    Зачем она тебе?

—    Но я спросила первая.

—    Ладно, отвечаю: дома её нет.

—    А где она?

—    Но теперь же твоя очередь отвечать!

—    Ох, хитрюга! — Я усмехнулась. — Пришла передать тёте Клаве салат. Мама приготовила. Доволен?

Юрка тоже усмехнулся и снял с рукава зелёной клетчатой рубашки белую и закруглённую, как запятая, стружку.

—    Она ушла в парикмахерскую.

—    Куда-куда? — изумлённо переспросила я. — Уж не делать ли завивку?

—    Может, и завивку. И маникюр. У неё послезавтра день рождения. Гости придут. И обязательно Леонид Васильевич. А кто такой Леонид Васильевич, не скажу. Не нашего ума дело.

—    Значит, мама уже не болеет?

—    Таблеток наглотается, как козочка бегает.

—    Зачем о матери так говоришь?

—    Это не я, Леонид Васильевич называет её козочкой.

—    Салат всё-таки возьми. И сам можешь поесть. Салат с укропом, пальчики оближешь. — Я протянула банку и заглянула в открытую дверь кухни. А там этих стружек-завитушек — весь пол усыпан.

—    Ого, наработал! Это что мастеришь?

Юрка понюхал закрытую банку и недовольно сказал:

—    Что надо, то и делаю.

—    Фу, какой ты! — вздохнула я. — Колючка... Да можешь и не говорить — сама догадалась. Вон, лежит она.

—    Кто? Где? — нахмурился Юрка.

—    Не кто, а щётка. На подоконнике. — С таким грязным полом снимать босоножки было бы смешно, я прошла в кухню и взяла с подоконника новенькую деревянную щётку с белым длинным волосом. Сказала уверенно: — Вот и дырка для палки. Обстругаешь, вставишь — хороший подарок для мамы на день рождения.

—    Попала пальцем в небо. — Юрка поднатужился и снял с банки крышку. Тотчас вкусно запахло укропом, луком. Вилку из ящика он не успел достать. Я твёрдо положила ему на плечи ладони и приказала:

—    А ну, дыхни на меня!

—    Придумала чего-то, — пробурчал он в сторону.

—    Да ты дыхни... Ага, боишься!

 —   Боюсь?! На! На! — Юрка ростом был пониже меня, и он даже привстал на цыпочки. Наверное, в две банки не поместилось бы столько воздуха, сколько он выдохнул мне в лицо.

—    Всё ясно, — удовлетворённо заключила я. — Ты врун. Верить тебе нельзя. Никакой не курильщик. Совсем не пахнет дымом и табаком.

—    Сегодня, правильно, не курил.

—    И вчера не курил. И раньше.

—    Да откуда ты знаешь?

—    Знаю, Юра. Точно знаю. Ну, раз такое дело — покажи сигареты. Давай, показывай.

—    Сейчас у меня нет. Кончились.

—    Не выкручивайся. И раньше не было. Ведь не было?

—    Да иди ты! Было, не было. Нужны мне эти вонючки!

—    Ага! Ага! — сильно обрадовалась я. — Сознался.

—    Ну и что?

—    А то... — Я потрогала карман его рубашки. — Сегодня нет. А почему тогда был коробок со спичками? Когда с дерева слез. Скажешь, не было?

—    Ты зачем пришла? — покраснев, спросил Юрка. — Салатом угощать? Не нужен. Забирай обратно!

—    Не тебе принесла, а тёте Клаве. А про спички, Юрочка, мне известно, для чего они. Да, известно: это ты зажигаешь их и стреляешь в потолок.

Он не вздрогнул и в лице не изменился:

—    А ты видела? Сама всё врешь! Выдумала! Что я, дурак, чокнутый — в своём подъезде спичками стрелять!

—    Та-ак, — дивясь Юркиной увертливости, протянула я.— Ловко ты... И станешь отказываться, что моешь машины?

—    Машины... — Мальчишка прищурился, посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на банку. — Ух, пахнет!

—  Да поешь, поешь, — разрешила я.

Из выдвижного ящика он взял не вилку, а ложку. Ухватил побольше. Прожевал, наконец.