Нежность

Валерий Мусаханов

Нежность

История, рассказанная у костра

— Да… Здесь-то что не пилить. Помню в Усть-Выме еще позатот срок, в сорок девятом, — вот, где умираловка была. Лес — одни жердины, хоть об колено ломай. Деловой древесины — ни грамма. Приемка — на бирже; учетчик-вольняшка так и глядит, как бы обжать. Там и вольные вальщики были, они ему за каждый куб приписки платили, а с нас нечего взять; пайку ему, что ли, поволокешь. Да и паек-то тех… Пилишь-пилишь целый месяц и еле на восемьсот граммов, а то бывало фраернешься. Бригада большая, один месяц полная пайка тебе, другой пролетишь. Вкалывают-то все как гады, а на всех не выходит.

Правда, блатных сначала немного было. Я приехал, а там работяги, что такое вор в законе даже понятия не имели. Весь лагпункт с одного этапа — солдаты, матросы, — все по сто девяносто третьей. Кто старшине нюх начистил за издевки, кто за самоволку. Словом, мужицкая командировка. Ну и наш этап пришел — одни работяги. Было с нами два или три вора, но они тихо держались: втроем там, где тысяча работяг, много не надерзишь. Тихая командировка, срок отбывать можно, хоть и пайка тощая. А я приехал из такого пекла, где тридцать работяг и триста воров. Там хоть и заработаешь, так не увидишь, — все отметут. Были фраера, которые посылки получали, так блатные у выдачи стоят и ждут. Фраеру только за получение расписаться оставалось. Ну, а я — вечный индеец, никакого подогрева ниоткуда. Была сестра, письма писала, а потом вышла замуж за лейтенанта, уехала куда-то из Питера и все. Видно, не хотела мужу показывать, что я за хозяином числюсь, да и правда, хвастать нечем. Один поймет, а другой попрекать станет. Так что я не в обиде.

Да, так вот, я в той воровской колонии замотылил, поддошел крепко, спина вся чирьями пошла, от ветра качался. Ну, думаю, труба! А тут как раз на этап дернули. Сами знаете, дело не сладкое этап, но я подумал, один хрен: здесь лапти отбросишь, так лучше нового счастья поискать.

А кирюха у меня был ростовский, Алик. Он чего-то забоялся этого этапа. Я ему говорил, что хуже не будет, но он настырный, уволок чернильницу у нарядилы и пустил химии в глаза. Переборщил, верно, потому что я уезжал через два дня, а он даже свету не видел ни одним глазом.

Вот после того колеса этот Усть-Вымский лагпункт сначала курортом показался. И зона хорошая, кругом газоны, маки красные, штакетник проолифенный и бараки теплые, рубленые. Я бога молил, чтобы на этап не кинули по новой. Здесь-то все с первой судимостью, а у меня хоть сроку всего ничего, а хвост пушистый. Ну, попал я в бригаду приличную, ишачу потихоньку, уже и холку наедать начал. Все-таки это не на гарантийке сидеть, и курево в зоне водилось. В общем, отогрел душу. Да все ненадолго. Не везло мне всегда. Только обжился, в полный рост заходил, и шумок случился. В одной бригаде бывшие солдаты вольного мастера леса подвесили. Что-то он там обжал их или еще чего, толком не знаю. Словом, их всю бригаду сразу перед вахтой, когда из лесу пригнали, положили на землю, и надзор давай по одному дергать, а они не пошли, поднялись на ура — солдаты же и фронтовики — и валом на ворота наперли, прорвались в зону. Конвой стрелял, но так, поверх голов. Все же люди не в побег идут, а в зону рвутся. Ну и закрутилось колесо. Солдатня — народ дружный, бараки забаррикадировали, нары на дубины растащили, — думали дивизион в зону пойдет. А начальство уже битое было, с военных времен все по северным лагерям. Ну, оно штурмовать не стало. День проходит, два, три, а в зоне — ни хлеба, ни воды. Что на кухне было, все подмели. Правда, анархии не было, там и офицеры сидели, так они порядок держали — всем поровну. Ну, а через неделю, когда все уже легли в лежку, пришел в зону прокурор и начальство наше лагерное. Смело, без охраны вошли. Ну собрались на пятачке — был там такой возле столовой. Прокурор и говорит, что про дела того мастера он знает, что верно, мутил он там воду, ну, а убийство есть убийство, от трупа никуда не денешься; нужно, чтобы те, у кого кровь на руках, вышли, а остальным ничего не будет. Есть сведения, прокурор говорит, что в этом участвовало три человека, вот и пусть выходят, товарищей пожалеют. А — нет, так еще неделю подождут и все равно по-ихнему будет. И не мне вам говорить, что в лагере нужно помнить свою фамилию.

Дело это зимой, в январе было. Стоим на пятачке, ветер сифонит. Дрова в зоне давно вышли, и в бараках колотун мертвячий. Все скукожились, молчат. Прокурор в кожаном пальто, мужик такой видный, достал пачку «беломора», закурил, и у всех нюхало по ветру: на всей зоне уже три дня на закрутку не найдешь. Ну прокурор посмотрел и дал кому-то пачку, кто поближе стоял, — нате мол, курите. Ну известно, фраер на даровщинку жаден, замельтешили они там с этой пачкой. А прокурор подождал, пока закурят, и спрашивает: «Ну так что, ждать будем еще неделю или сейчас все решим?»

Молчат все, головы аж до животов втянули. Тихо так, помню, снег сипит под ногами да колючка на зоне звенит. И тут Колька Егоров вышел. Он флотский был, литер, что ли, воевавший. Сроку — семера, кажется. Но мужик тот еще, худой, жилистый, самый шустрый вальщик на колонне. Вышел, подошел к начальству. Тихо, все дышать перестали. Колька и говорит: «Я один его вешал, давно зуб имел». А прокурор отвечает: «Неправда, вас трое было, а остальные моральную поддержку оказывали».

Тогда Серега, бригадир этой бригады, вышел. За ним — еще один солдат.

Ну, начальник ОЛПа приказал им:

— Идите на вахту. — А потом всем нам. — Сегодня питание получите полностью за весь день. И чтоб завтра на работу — все до единого. Кто останется — саботажник.

Разошлись фраера по баракам, тут вскорости дров подкинули в зону, кухня загудела. Замолотили пайку за весь день и осоловели, ведь несколько дней не евши. И все лежат, помалкивают. Фраер такая скотина, что если сыт, то совесть у него свербеть начинает. Все про тех троих думают, но молчат. Душили-то всей бригадой, а потом духарились, что не сдадимся, всем срока не намотают, будем московского прокурора требовать. Будто Москва им ордена за это выдаст. Ну, а потом за пайку продались, ведь ни одна собака Серегу и Кольку не остановила. Видишь, они «беломор» прокурорский курили. Да…

Ну, а утром все на развод пошкандыбали. Тяжко в делянке было, отощали за эти дни.

А потом закрутилось. Вдруг раз — этап: собрали сто пятьдесят рыл ночью и выгнали. И началось: отсюда старый контингент угоняют и в зону всякую отрицаловку кидают. Словом, ершат, чтобы пожиже развести. Когда в зоне грызня, начальству легче. И воров стали привозить. А те, известно, все кучкой, кучкой и пошли фраеров жать. Вор в законе чем для фраера страшен? Тем, что фраер один. Хоть работяг на командировке в десять раз больше, а воры заодно. А фраер, когда соседа рядом бьют на нарах, одеяло на голову натягивает. А вора тронь, они все сбегутся и полжизни отнимут.

Сейчас-то их повывели всех, а тогда они гуляли как хотели. Их бригадирами ставили, и они палками заставляли всех работать, потом обжимали. Начальству выгодно: план на двести процентов, работяги так согнуты, что никакого беспорядка не жди. А воры жрут в три горла. В иных бригадах они всю денежку до копейки отметали. Если бригада рыл сорок, то по пятерке выйдет на каждого — вот и две сотни. На кухне им отдельно готовили. Работягам в котел мяса или рыбы почти не попадало. А надзор будто не видел. Мусора сами в зону водку носили, все они у воров были на крюку. Кому шмотки хорошие вольные за бесценок отдадут — иные фраера из тюрем приезжали в таких шмотках, что ой-е-ей, тузы там всякие, растратчики, контрики, — а кому с общакового котла бадью каши для поросенка дают. Там все надзиратели — сверхсрочники-макаронники, с детьми, с бабами. Коров держали, по две свиньи. А чего не держать, когда все дармовое. Летом в воскресенье выгонят человек сорок под конвоем на реку, и они им сена накосят столько, что за зиму коровам не сожрать. А работяги рады стараться, лишь бы искупаться после покоса дали.