Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

— Марти, — проговорил я, глядя на Бланта. — Марти, нас увольняют.

В ресторане было шумно. Все места, куда мы ходили, мало чем отличались друг от друга. Складывалось впечатление, что все пользуются ртом исключительно для болтовни. Но Марти продолжал помахивать меню, призывая утомленную молодую уроженку Восточной Европы в белом фартуке. Я не сводил глаз с Бланта.

— Потому что мы не пришли послушать вашу убогую речь? — спросил я. — Вашу супер-гипер-медиа-распрекрасную речь? Потому что мы не к вашим услугам сутки напролет? Потому что у нас своя жизнь? Потому что у нас семьи?

Блант вспыхнул:

— О, дело вовсе не в этом.

— А в чем?

— Мы просто хотим внести кое-какие изменения.

— Почему, когда люди так говорят, изменения никогда не бывают в твою пользу? — уже не сдерживался я. — Почему изменения всегда делают жизнь хуже? Почему ничего никогда нельзя оставить без изменений?

Это была бы хорошая тема для нашего шоу. Нашим слушателям она бы понравилась.

В «Пусси Галор» возникла проблема с карточкой Марти.

Официантка в пачке принесла ее назад со смущенной улыбкой, ведя за собой вышибалу. Он навис над ней, ожидая, чем закончится дело.

— Вы знаете, кто я такой? — спросил Марти, глядя на карточку с серебряной полоской, и громила поднял свою громадную голову, словно принюхиваясь к добыче. Я подвинулся к Марти, успокаивающе похлопал его по руке и потянулся за бумажником. Мы выпили всего одну бутылку. Я заплачу наличными.

— Быстро сюда, — позвал вышибала своих напарников, похожих на неандертальцев. — Тут мужик, который не знает, кто он такой…

— Сколько с нас? — спросил я, и официантка в пачке с готовностью направила фонарик на счет.

Мы с Марти слепо уставились на него. Честно говоря, в полутемном помещении «Пусси Галор» нам обоим нужны были очки, но мы не хотели этого признавать. «Пусси Галор» была последним местом, где мы надели бы очки.

У меня не хватило наличных. Причем довольно много. Бутылка джина в «Пусси Галор» оказалась до неприличия дорогой. Поэтому я вытащил свою карточку, ощущая, что сердце заколотилось, и положил ее рядом с карточкой Марти.

Официантка ушла. Затем вернулась с обеими карточками, разрезанными на две части.

— Карточки компании, — объяснил я Марти, когда вышибала потянулся к нам своими мясистыми ручищами и ухватил за шиворот. — Они чертовски быстро их заблокировали.

Он проволок нас через толпу почти голых девушек, спрашивающих мужчин в костюмах, хотят ли те повеселиться. Он сделал это один. Это было оскорбительно. Думаю, было бы намного лучше, если бы у нас было по вышибале на каждого. А еще лучше было бы, если бы Марти не схватил ведерко со льдом и не швырнул ему в морду.

Все вышибалы набросились на нас.

Они вывели нас через черный ход. Только что стемнело. С соседних улиц до нас доносился шум машин. Начинался час пик.

Шеф-повар из соседнего ресторанчика покуривал в аллее косячок. Он бросил на нас взгляд и смотался. Я увидел, что вышибала, получивший в ухо ведерком со льдом, ударил Марти коленом между ног. Марти рухнул на землю.

Другой вышибала появился в дверях, неся две коричневые коробки. Содержимое наших столов. Мы оставили их в клубе. Какая чуткость с их стороны, подумал я, принести нам коробки. Затем я увидел, что вышибала вытряхивает коробки прямо на замусоренную аллею. Не скажу, что мне это понравилось. Потом кто-то ткнул меня под ребра. Я никогда не подозревал, что можно чувствовать такую боль.

— Только не по голове, — сказал один из них. — Бей их куда угодно, только не по голове.

Я стоял перед дверью Кена, пытаясь сдержать тошноту.

День куда-то исчез. Сколько времени мы провели в «Пусси Галор»? А сколько часов ждали в отделении неотложной помощи, пока нас заштопают? День провалился в небытие. От него почти ничего не осталось.

Как и от меня. Я безумно устал, ослабел от выпивки и побоев. Носоглотка была забита каким-то дерьмом. Одна сторона грудной клетки горела огнем. Я стер с подбородка что-то влажное и осторожно потрогал передние зубы кончиком языка, ощущая на них множество новых странных пиков и впадин.

Но медаль была у меня. Каким-то образом мне удалось не выронить медаль отца. Я потерял все — работу, чувство собственного достоинства, зуб, — но медаль осталась. И я верил — этот поганый день может закончиться не так уж плохо, если я отдам медаль отца «За выдающиеся заслуги» его старому другу.

Поэтому я нажал кнопку звонка. Потом нажал снова. И только после этого заметил, что в квартире абсолютно темно. Она выглядела заброшенной, потому что муниципалитет убрал разбитую дверь и установил вместо нее тонкую деревянную пластину, заключенную в металлическую решетку. Казалось, что ты находишься в оставленной всеми тюрьме. Я повернул назад, вечный сквозняк в коридоре выдавил у меня слезы из глаз, и я подумал, увижу ли когда-нибудь снова Кена Гримвуда.

На этот раз на бетонной лестнице не было ни души. Я ускорил шаг, слыша отдаленные крики и смех. Квартиры иногда были пустыми, но никогда тихими. И тут я увидел у основания лестницы его, лежащего на животе и жующего потерявший форму теннисный мячик.

Тайсон.

— Хорошая собака, — сказал я, перешагивая через него и одновременно нажимая кнопку ключа от машины. Машина издала короткий сигнал, оранжевые фары дважды вспыхнули. О, поехали отсюда поскорее, словно говорили они.

Но Тайсон утробно заворчал, вскочил и обхватил мое бедро мощными передними лапами. При этом он неистово переступал задними лапами и терся о меня. Я взглянул на его тупую морду, язык, далеко вываленный из мокрой пасти, смутный огонь желания в глазах.

— Плохая собака, — проговорил я и направился к машине.

Тайсон поволокся за мной, вцепившись в штанину, словно желая никогда со мной не разлучаться.

Я вернулся домой, когда церковный колокол в отдалении начал бить полночь.

Я немного помедлил перед дверью, вставив ключ в скважину, успокаивая дыхание и чувствуя, что мне уже за сорок.

Моя голова разрывалась от вопросов. Прожил ли я больше лет, чем мне еще предстоит прожить? Будет ли у меня когда-нибудь другая работа? Что сказать жене? Что сказать в химчистке?

В доме было темно. Но это не была заброшенная, пустая темнота, как в квартире у Кена. Это была темнота сна, отдыха, покоя, уютно сопящих под одеялами детей. Я почувствовал себя счастливым и постарался войти как можно тише.

Мимоходом я бросил на себя взгляд в зеркало, висящее в прихожей. Даже несмотря на то, что весь свет был выключен, я заметил ссадины и припухлости на лице, словно я брился хлебным ножом. Один глаз закрыт. Спереди на рубашке кровь. На штанине джинсов остались следы любви Тайсона. Я тряхнул ногой, сморщившись от отвращения. Моя картонная коробка вся разлезлась. Я тупо уставился на нее, не понимая, почему до сих пор не выбросил.

Я слушал спящий дом, мое тяжелое дыхание, казалось, могло всех перебудить, и я чувствовал себя какой-то ночной тварью.

Затем я вошел в гостиную и включил свет.

Они все были там, ожидая меня с шампанским, широкими улыбками и подарками. Ждали, когда я приду домой с работы. Ждали, чтобы отпраздновать день, когда я родился.

Моя жена. Моя прекрасная жена. Моя старшая дочь, выглядящая совсем взрослой девушкой. Моя младшая дочь, которая изо всех сил боролась со сном в столь поздний час. Кен Гримвуд в полосатом галстуке и пиджаке. Синг Рана. И даже Джина, с улыбкой, которую я помнил, улыбкой, которую я знал, хотя наш брак увенчался сокрушительным крахом, хуже которого быть не может. И мой сын, стоящий рядом со своей матерью, инстинктивно наклоняющий голову вперед, так, чтобы льняная челка закрывала ему глаза.

И все улыбались. Я видел, как застыли их улыбки, когда они получше разглядели мою разукрашенную физиономию и запачканную одежду.

Сид вышла вперед, держа в руке именинный пирог с укрепленными на нем свечами, которые трещали так, словно в любой момент могли взорваться, и в этот миг церковный колокол отмерил последний удар.