Они были не одни

Гьика глубоко вздохнул. Али прав, Али совершенно прав, говоря, что эти кровопийцы, эти пиявки заслуживают только ненависти.

— Ненавидеть и бороться с ними всеми средствами! — с ожесточением прошептал Гьика.

И тогда с полной убежденностью он решил, что надо утаивать из урожая как можно больше. Впервые он подумал, что неплохо бы выкрасть пшеницу из амбаров бея.

Мрачный и ожесточенный, вышел Гьика из хлева и снова направился на гумно. Взгляд его устремился туда, где высилась башня бея. Там хранилась пшеница — пот и кровь крестьян!

— Гьика, давай же снесем пшеницу в амбар, а не то ее поклюют куры, — обратилась к нему жена, просеивавшая мякину.

Гьика покачал головой и показал на башню:

— Вот там наши амбары!.. — Он тяжело вздохнул и принялся за работу.

С этого дня Гьика начал подстрекать крестьян, особенно тех, на кого больше надеялся.

— Прячьте зерно! Прячьте как можно больше, чтобы этой пиявке досталось как можно меньше! Пусть лучше ваше зерно склюют куры, чем заполнять им амбары этого кровопийцы! — говорил Гьика.

Упоминая слово «пиявка», которое в разговорах с ним часто употреблял Али, Гьика представлял себе чудовищный образ: он как бы видел всех беев, всех кьяхи, всех эфенди, присосавшихся к телу несчастного народа и огромным жалом высасывавших из него кровь! Ты кричишь, вырываешься, извиваешься, но не можешь освободиться от гадины! Но нужно не извиваться, не стонать, а покрепче сжать кулак и как следует ударить по этой чудовищной пиявке, раздавить ее, как комара, что под вечер назойливо кружится у тебя над головой!

Слова Гьики падали на благодарную почву. Но разве крестьяне осмелятся утаить зерно? Кое-кто, правда, уже пробовал спрятать немного зерна в сарае под соломой. Но надсмотрщиков на такой уловке не проведешь. Они обнаружили спрятанное зерно, и у кого же? У самого захудалого из крестьян — у Терпо. Леший заставил его выбросить из сарая всю солому и очистить мякину. Нашел он, правда, немного — всего лишь полшиника. Но за утайку Терпо пришлось отдать целых два шиника в виде штрафа. А если вспомнить, что со всего своего участка он собрал лишь семь шиников, куда входили и десятина, и семенные, и арманджилек, и доля бея, тогда два шиника штрафа могут свести человека с ума. Леший собственноручно забрал у него все зерно, и после этого Терпо еще остался должен бею целый шиник. Бедняк только покачивал головой и бормотал:

— Ох! Ох! Ох! Этакая беда со мной стряслась!

Гьика очень жалел его, но ничем не мог помочь.

«Ни страдания, ни жертвы, как бы тяжелы они ни были, не должны нас испугать!» — вспомнил Гьика слова Али, и они придали ему мужества.

Крестьяне боялись утаивать пшеницу, и амбары бея изо дня в день наполнялись все больше. Гьика понимал, что единственная возможность причинить хоть какой-нибудь ущерб бею — это ограбить его амбары. Но как? Каким образом? Днем и ночью ломал он себе над этим голову. Амбары, расположенные в башне, недоступны, оттуда не выкрадешь и горстки зерна, а не то что мешок.

Башня бея представляла собой строение с толстыми каменными стенами. Ее воздвигнул еще покойный дед нынешнего бея, Сефедин-бей. Стояла она при въезде в село, у дороги, на небольшом пригорке. Позади тянулся фруктовый сад слив, яблонь и груш. Перед башней находился широкий двор, обнесенный забором, по которому, закрывая передний фасад здания, вился виноград. Окна были узкие, защищенные решетками, будто здесь ожидали нападения. В верхнем этаже имелись две комнаты и зала. Из залы вела дверь на балкон, с которого открывался вид на дорогу. Отсюда Сефедин-бей и его сын Зюлюфтар-бей некогда высматривали себе красивых крестьянок. На этом балконе и предрешали они судьбу женщины, которая имела несчастье им приглянуться: ее забирали в услужение к беям на все время их пребывания в Дритасе. В нижнем этаже было три комнаты и при них кухня. Теперь одну приспособили под амбар для зерна.

Верхний этаж целиком предназначался для самого Каплан-бея. Будучи совсем молодым, и позднее, после женитьбы на родовитой и богатой девушке, Каплан-бей нередко приезжал в Дритас и останавливался в этих покоях, где веселился и кутил в обществе своих друзей и веселых женщин, которых привозил с собой из Корчи или из Монастира. Что тогда делалось! Всю ночь напролет звучали песни, слышались взрывы хохота, крики, ружейная пальба! Дорого обходились крестьянам эти пиршества бея: каждая семья по очереди была обязана готовить угощение для бея и его гостей.

Теперь башня служила только складом зерна и жильем для кьяхи. Каплан-бей уже давно избрал себе другие места для развлечений и веселья: в Корче, в Тиране, на побережье в Дурресе, наконец, в Швейцарии. Приезжая в Корчу, он очень редко и совсем ненадолго наведывался в свое поместье: заедет как-нибудь в воскресенье выпить раки и закусить жаренной на вертеле бараниной под развесистыми ветвями шелковицы — и обратно. Но на сезон охоты специально приезжал сюда из Тираны в сопровождении большого числа друзей из самого изысканного общества — всё депутаты, высшее офицерство, даже министры и иностранные консулы. Так, итальянский консул был непременным спутником бея. Три дня охотились они в окрестных лесах. Ночи проводили в башне, и опять гром и звон шел по селу!

В этом году ранней весной Каплан-бей приезжал в Дритас и прожил в своем поместье целую неделю. Такие наезды совершал он и осенью, после купального сезона на побережье Дурреса. Он привез с собой стройную красавицу, втрое моложе его. С ней и заперся у себя в башне, выходя только погулять. За эту неделю никто из крестьян не осмеливался даже приблизиться к башне. А кьяхи на это время переселились в крестьянские хижины. При бее оставался лишь его верный сеймен Дервиш Лаке, к которому он был особенно привязан. Лаке же носил ему пищу, приготовлявшуюся по очереди крестьянами.

Как аристократические друзья бея, приезжавшие к нему в имение охотиться, так и стройная красавица вовсю расхваливали бею его имение, расположенное в таком живописном месте, на самом берегу озера Преспы; расхваливали кристальные воды озера, тенистые рощи, горы, покрытые густым лесом и можжевельником. «Настоящая Швейцария!» — восхищались они, и только одно вызывало их единодушное осуждение: для такого прекрасного имения, для такого сиятельного человека, как Каплан-бей, вовсе не подходит какая-то старая башня. И где? У самого въезда в село, в близком соседстве с крестьянскими хибарками. Бею следовало бы построить здесь виллу, подобную той, что имелась у него в Швейцарии. И выбрать для нее место повыше, хотя бы на том холме, где стоит хижина какого-то мужика, которой там вовсе не место; с этой виллы открывался бы настолько восхитительный вид, что, сидя там и любуясь окрестностями, можно было бы опьянеть не только от виноградного раки, но и от простой воды.

Внизу огромным блестящим зеркалом расстилалось озеро с живописным островком посреди, вдали высилась длинная цепь гор. Справа над озером, словно носы сказочных кораблей, нависли острые скалы. Вершины гор, казалось, уходили в самое небо. Склоны их поросли густыми буковыми лесами, там и сям перемежавшимися полянами, полными пестрых цветов. Всюду рос вечнозеленый можжевельник. На берегу озера простирался превосходный песчаный пляж, сверкающий галькой, такой же ослепительной, как бусы на прекрасной шейке гостьи бея.

Приглашенные к бею друзья не переставали расхваливать красоты его имения. И Каплан-бей не устоял: в конце концов он решил выстроить здесь прекрасную виллу. О судьбе крестьян он не беспокоился. У них мало земли, и живут они впроголодь. Какая важность! Если понадобится, он снесет их лачуги, чтобы очистить место для виллы. Особенно настаивала на этом его красавица, ради которой он готов был отдать душу.

Поэтому в нынешнем году старую башню уже не ремонтировали, как это делалось в прошлые годы. Только заменили ржавые решётки на окнах, чтобы лучше охранять зерно от воров, — об этом распорядился Кара Мустафа. Особенно крепкие решетки были вставлены в окна первого этажа, где находился амбар. Правда, здесь не было стекол и кошка могла бы пролезть внутрь, но человек — никогда!