Они были не одни

— Двадцать два! — стоял на своем Шоро.

— Эх, дуралей! Тут у тебя еще хватит на четыре снопа! Ну, так и быть! Один оставим тебе, три засчитаем. Как раз и выйдет двадцать пять.

Но здесь не наберется колосков и на полтора снопа!

— Э, да что там толковать! Подавай сюда свою дощечку и зарубим на ней двадцать пять снопов, хотя следовало бы взять больше — в виде штрафа, чтобы отбить у тебя охоту учить нас, как нужно считать!

Волей-неволей Шоро вытаскивает из-за пояса дощечку и подает ее Яшару. Кьяхи ножом делает на дощечке условленные зарубки, долженствующие обозначить цифру двадцать пять.

— Чтоб вы лопнули со всеми своими чадами и домочадцами! — ругается Шоро вслед уходящим надсмотрщикам.

Кьяхи направляются на участок к соседу Шоро. Это поле дяди Коровеша. Двенадцать человек — члены его семьи — усердно жнут. Никто из них даже глаз не поднял на подошедших. Один лишь Коровеш встречает кьяхи: предлагает им табаку, почтительно приветствует, в особенности нового кьяхи. Поговорив с ним немного, кьяхи приступают к подсчету. Считает Кара Мустафа:

— Один, два, три, четыре… двадцать… тридцать… сорок шесть. Яшар-ага! Отметь здесь на дощечке: сорок шесть.

— Вы ошиблись: здесь не больше тридцати девяти… — раздается голос Ндони, сына дяди Коровеша. Он все время усердно жал, Но, услышав результат подсчета, сразу же прервал работу и подошел ближе.

— Эй, ты! Занимайся лучше делом и не суйся, когда тебя не спрашивают! Мы говорим не с тобой, а с дядей Коровешем. Он лучше знает! — огрызается Яшар.

— Да, занимайся делом, сынок! Мы тут с кьяхи эфенди разберемся сами. Ах, совсем позабыл!.. Сбегай-ка, Ндоневица, принеси бутылочку раки. Наши ага, наверно, устали, и им не грех подкрепиться! — обратился дядя Коровеш к невестке.

Та побежала, тут же возвратилась с бутылкой раки и подала ее старику.

— Приложитесь разок, а то ведь, небось, измучились за день! — и дядя Коровеш протянул непрошеным гостям бутылку.

Кьяхи переглянулись. Яшар не заставил себя упрашивать: приложился к бутылке и — буль-буль-буль! — отхватил больше половины ее содержимого. Кара Мустафа допил остальное и, не задерживаясь дольше, отправился на соседний участок.

— Эх, дядя Коровеш! Хоть Рако Ферра и говорит про тебя плохое, я этому не верю. Ты душа человек, и уста у тебя медовые. Ну, подавай сюда свою дощечку! Я уж знаю, сколько за тобой записать снопов! — обратился Яшар к старику тоном самого задушевного друга, желающего ему только добра. На дощечке он сделал зарубку, обозначавшую тридцать два снопа.

— Вот возьми да не забудь прислать нам вечером в башню еще одну бутылочку.

С соседнего поля — это было поле дяди Калеша — донесся голос второго кьяхи:

— Иди же скорей, Яшар… Темнеет.

— Все они жадные, все норовят хоть что-нибудь хапнуть. Но одним глотком раки их можно умилостивить, — сказал Коровеш сыну, показывая ему дощечку, на которой было отмечено уже не сорок шесть, даже не тридцать девять, а всего лишь тридцать два снопа.

А кьяхи, сопровождаемые пойяком, переходили с одного крестьянского поля на другое и — где ругаясь и угрожая, а где ласково беседуя — продолжали подсчет снопов. Закончили они его поздно вечером.

Все, что за день жнецы успели связать в снопы, отметили на дощечках. Этот подсчет кьяхи производили по приказу бея в конце каждого дня уборки и у каждого семейства в отдельности. Грамоты они не знали, но превосходно обходились дощечками, делая на них нужное число зарубок. Яшар с течением времени наловчился в этом деле; он подсчитывал снопы таким способом, что потом мог сравнить итоги с количеством шиников, полученным после молотьбы; определенному числу снопов соответствовало определенное количество шиников. Прекрасный способ блюсти интересы Каплан-бея!

Крестьяне тщательно хранили дощечки и носили их у себя за пазухой. Если потеряешь дощечку, ничем не докажешь, сколько у тебя было снопов, и придется отдать зерна в три-четыре раза больше, чем следует.

На поля, на спокойную гладь озера спустился вечерний сумрак. Кое-кто из крестьян еще оставался в поле. На каждом участке кьяхи устанавливали веху; до этого места все сжато, снопы связаны и пересчитаны. Дальше этой вехи крестьяне могли продолжать жатву, но не имели права вязать снопы.

Из-за горных вершин показалась полная луна. В ее свете серебряным зеркалом заблестела поверхность дремлющего озера. Кое-где еще продолжалась жатва в вечерней прохладе, при луне.

Лунные отблески падают на серпы, скользят по бусам и серьгам девушек, и чудится, что на груди каждой вспыхивают тысячи золотых искр.

На межах, смеясь, переговариваются юноши и девушки. У них есть, что рассказать о каждой паре: о тех, кто уже поженился, кто только помолвлен, или о тех, кто только-только полюбил друг друга.

Вот, например, прошел слух, будто сын Боко, молодой Карагьоз, собирается жениться на Розе, дочери Думо. Но известно, что Роза скорее утопится в озере, чем пойдет замуж за Карагьоза! Рассказывают, что она хочет выйти не за Карагьоза, а за его старшего брата Пеко, который где-то работает шофером.

Николина, дочка Данго, еще ни с кем не обручена: она дожидается, пока вернется с заработков сын Стаси. И ждет она его уже не год и не два, а целых пять лет! И после этого еще говорят, что на свете не существует любви! Как же так не существует? Дни проходят за днями, сколько пригожих парней за ней увивается, а она все ждет и ждет одного, исчезнувшего без следа, о котором ничего не известно, ничего не слышно! Вот это девушка! И любит, и ждет…

Говорят, что Нуни, сын Шемо, собирается похитить Кёлу, дочь Шумара, — ни она не хочет выйти за него замуж, ни родители ее не отдают. Но парень вбил себе в голову: или она, или смерть! И тогда Селим Длинный — великий мастер устраивать свадьбы с похищением невесты — пообещал Нуни, что в один прекрасный день доставит ему любимую девушку прямо в пастушеский стан, — пусть только Нуни не поскупится и приготовит для Селима за услуги пять золотых наполеонов.

Про Виту, дочку Ндреко, утверждают — и это верно, как дважды два четыре! — что она выйдет за Бойко, сына Терпо. И подходящая будет пара: бедняк женится на беднячке! У горемычного Терпо нет даже хромого осла свезти зерно на мельницу. И семейство Ндреко не богаче. Один только Гьика кое-как поддерживает семью; без него им пришлось бы еще хуже, чем Терпо.

Кому повезло, так это Петри Зарче: он берет себе в жены дочку самого Рако Ферра, Василику! У Зарче и штанов порядочных нету, а у Рако Ферра дом — полная чаша! Посчастливилось человеку, ничего не скажешь!..

Так разговаривали между собой юноши и девушки. Старики же следили, чтобы не пропало ни единого зернышка.

— И половины всего нам не собрать!

— Значит, не получим семян для посева!

— Подсчитают снопы, взвесят зерно, а сколько пропало на поле — до этого им и дела нет!

— Оберут они нас, погубят… — заранее сетовали крестьяне.

А кьяхи продолжали рыскать по полям и для пущей острастки время от времени палили из ружей.

— Пусть не думают, разбойники, что мы ушли! Пусть побаиваются! — посмеивались они, то и дело прикладываясь к бутылке раки, доставленной им Ферра.

Страда на поле продолжалась целых две недели, и за все это время никто в селе, даже дети, не знал отдыха. А кьяхи изо дня в день занимались одним и тем же: рыскали по полям, приставали к женщинам, шутили, стреляли из ружей, валялись на траве в тени деревьев, ели, пили и ругали крестьян.

III

Не прошло и шести месяцев, как по селу распространилась удивительная новость: семьи Ферра и Зарче действительно породнятся между собой. Никто бы этому не поверил, никому бы не пришло в голову, что такое может случиться. Однако наступил день, и крестьяне собственными глазами увидели, как из дома Рако Ферра понесли полную торбу в дом Зарче и такую же торбу из дома Зарче понесли в дом Ферра. Василика, дочка Рако, выходит замуж за Петри, сына Зарче. Петри — парень неплохой, но разве такой бедняк, как Зарче, мог думать о том, чтобы породниться с семьей Ферра? А все, видать, так и получится. Как же это случилось?