Они были не одни

Петри лет восемнадцать-двадцать. Парень он красивый: белокурый, синеглазый, краснощекий. Рос в горах, где пас небольшое стадо. Он был далек от повседневных забот, которые тревожат в селе каждую семью. Обо всем этом думал его отец. Своего хлеба им хватало лишь на четыре месяца в году. Остальное время они кое-как перебивались, торгуя углем и дровами, продавая скот. Всем этим занимался отец, а Петри все время проводил в горах, где он пас скот. От мальчика ничего другого не требовалось, как беречь скотину. Он мог мастерить себе дудки и, лежа в тени, играть на них — больше он ничему не научился. И поэтому, когда ему пришлось впервые отправиться в Корчу, он не умел даже как следует нагрузить дровами осла.

Своих овец он пас невдалеке от стада Ферра. Каждое утро и каждый вечер вместе с его сестрой приходила в горы дочка Рако Василика — она тоже приносила пищу пастухам, — и поэтому Петри доводилось часто с ней встречаться. Они вместе сгребали дубовую листву на корм скоту и отправлялись в лес за сучьями. Петри настолько подружился с Василикой, что сначала помогал ей и только потом собирал листву для себя.

Тилькевица — жена Тильки, брата Рако, не раз со смехом говорила:

— Подрастай, Петри, набирайся сил, так и быть, отдадим за тебя Василику…

Молодые люди краснели, но им было приятно это слышать, и они обменивались такими взглядами, будто все уже свершилось.

Как-то зимой женщины из семьи Ферра вместе с Петри возвращались из лесу, нагруженные хворостом. Падал такой густой снег и так завьюжило, что в нескольких шагах не было видно друг друга. Петри шел впереди, прокладывая путь, но снег сразу же заметал его следы. Вокруг гудел лес, в долине лежали сугробы. С трудом пробирались они к селу, нагруженные, с замерзшими руками. Устали все так, что не приведи бог! Иногда останавливались отдохнуть, держась за ветки можжевельника. Наконец начали спускаться по склону горы. Теперь вьюга била им прямо в глаза. Все дрожали от холода. Женщины шли, не разбирая дороги. Петри поскользнулся, но сразу же поднялся. Василика, шедшая последней, бросилась к нему, но оступилась и упала. Ветки можжевельника осыпали ее снегом. Все в страхе закричали, но ни одна из женщин, шедших впереди, не могла ей помочь — никто не мог ни сгрузить с себя хворост, ни даже шевельнуть рукой. А из мужчин здесь был один Петри. Он с трудом развязал веревку, снял со спины груз и поспешил на помощь Василике. Она лежала под тяжелой вязанкой хвороста, почти засыпанная снегом. Петри стал оттирать ей руки и с большим трудом поднял девушку. Что с ней сделалось! Головной платок остался на ветке можжевельника, волосы растрепались и спустились на раскрасневшееся лицо. В глазах застыл страх.

— Ой, ой, несчастная я! — лепетала девушка, и слезы катились по ее щекам.

Петри отряхнул с нее снег, снял с можжевельника платок и, повязав ей на голову, погладил Василику по лицу, как ребенка.

Он поднес к губам ее оледеневшие пальцы и стал их отогревать своим теплым дыханием. А она только бормотала:

— Ох, замерзла я, совсем замерзла!

Застегивая ей куртку, Петри нечаянно коснулся груди девушки. Дрожь прошла по его телу. В эту минуту он забыл и о снеге, и о вьюге, и обо всем на свете.

— Ой! Рук не чувствую, пальцев не чувствую! Помоги мне, Петри! — повторяла Василика.

Юноша не знал, как ее согреть. Он и дул ей на пальцы, и тер их.

Затем, бросив вязанки, они взялись за руки и побежали вниз по склону. Скользили и летели, как две преследуемые птицы, пока наконец не добежали до села.

Это происшествие еще больше их сблизило, они стали встречаться втроем, вместе с сестрой Петри — Леной, вместе читали, в особенности по воскресеньям.

Дома Зарче и Ферра стояли неподалеку друг от друга и были разделены только небольшим холмиком. На вершине этого холма девушки обычно встречались.

— Как я буду счастлива, когда ты выйдешь замуж за Петри! — часто говорила Василике Лена.

Василика краснела, и в глазах у нее вспыхивали искры. Стараясь прикрыть смущение смехом, она отшучивалась:

— Что за глупости!

На самом же деле ей было приятно слышать такие слова. Она страдала, если долго не видела Петри, вспоминала тот памятный вьюжный день, когда Петри отогревал ее ладони, вспоминала его лицо, его взгляд…

В один из весенних дней Петри отправился на пастушеский стан. Чтобы скоротать время и не сидеть без дела, он принялся выстругивать палочку для наматывания пряжи. Вокруг все было полно цветов. Он нарвал для сестры большой букет, прикрепил его к палке и уже собрался домой. Путь его пролегал мимо стана Ферро. Там на лужайке лежала овца с новорожденным ягненочком. Рядом сидела Василика и вязала. Когда Петри приблизился к стану, овцы, почуяв чужого, всполошились. Василика встала, чтобы посмотреть, в чем дело, и, к своему большому удивлению, оказалась лицом к лицу с Петри. Оба от неожиданности остановились в нескольких шагах друг от друга. Она накинула на голову белый платок. Сердце у нее забилось сильнее, щеки покраснели. Петри стоял перед ней в расшитой цветными нитками жилетке, с засученными рукавами, опоясанный широким поясом и в новеньких опингах, которые за две недели перед тем ему купил отец. В одной руке он держал пастушеский посох, в другой — палочку, к концу которой был прикреплен большой букет из колокольчиков и фиалок. Белокурый чуб свисал ему на лоб, легкий ветерок шевелил волосы. Так молча стояли они друг против друга, а кругом бродили овцы. Ничего не было слышно, кроме шелеста листвы и нежного блеяния овец. Солнечные лучи падали на разноцветные бусы на шее Василики, и бусы загорались тысячами сверкающих искр.

Петри радостными, смеющимися глазами смотрел на девушку, а затем, не раздумывая, отбросил посох, отбросил цветы, обнял ее обеими руками и принялся жадно целовать… целовал ее в губы, в щеки, в глаза, целовал как обезумевший.

— Василика, Василика моя! — шептал он.

Когда ей удалось наконец вырваться из объятий Петри, лицо ее пламенело.

— Вот, возьми! — крикнул он, вкладывая в руку девушки букет. И тут же убежал.

Василика долго не могла опомниться. Белый платок упал с ее головы. В руке она сжимала палочку, к которой был прикреплен букет. Только этот букет и доказывал ей, что все случившееся — не чудный сон, а явь.

После этого молодые влюбленные сблизились еще больше. А Василика с тех пор с удовольствием пряла, наматывая шерсть на палочку, подаренную ей любимым.

Семейство Ферра было одним из первых не только в селе, но и во всей округе. Глава семейства, Рако, умел ладить и был в добрых отношениях решительно со всеми: с беем, с начальником общинного управления, с жандармским инспектором округа, со сборщиками налогов, со священником, — умел ладить со всеми влиятельными людьми. Денег у него было много, и происходило это потому, что он, как всем было известно, давал их в рост под большие проценты. В обхождении Рако был приятен, мягок и сладкоречив.

Кто бы ни обращался к нему за ссудой — никому не отказывал. Но если давал пять наполеонов, через шесть месяцев требовал пятнадцать: ведь должен был он получать какую-то выгоду! И крестьяне, у которых не было другого выхода, шли на эти условия. А потом, неблагодарные, еще ругали великодушного Рако! Собирается крестьянин уезжать на заработки на чужбину — в Австралию или в Аргентину, — кто даст ему деньги на поездку? Разумеется, Рако. Не идти же ему в Корчу к тамошним ростовщикам! Рако Ферра ссудит молодого крестьянина деньгами, а с его отцом, который остается в селе, заключит договор и оформит его честь по чести у нотариуса. По этому договору скромный Рако выговорит себе немного: проценты с предоставленной ссуды и, в случае, если она не будет погашена, право на имущество должника Как бы ни был беден крестьянин, несколько голов скота и небольшой участок земли у него всегда есть, а Рако больше и не нужно. За шестьдесят наполеонов, которые он дал уезжающему, через шесть месяцев он получит вдвое, а то и втрое. Если к этому сроку долг не будет покрыт, отцу должника придется платить проценты и проценты на проценты. Что же плохого делает Рако? Помогает своему ближнему в нужде, но не может же он при этом не иметь какой-то гарантии? Для этого-то заключается договор и оформляется у нотариуса.