Одинокий мужчина

С насмешливым отвращением глядя в зеркало, Джордж говорит своему отражению — старая ты задница, кого пытаешься соблазнить? И натягивает футболку.

В зале всего трое. Еще слишком рано для конторских работников. Крупный тяжеловатый мужчина по имени Бак — таков футболист к пятидесяти годам — разговаривает с Риком, молодым кудрявым парнем, мечтающем преуспеть на телевидении. Бак почти голый, выпуклый живот неприлично вытесняет что-то вроде плавок аж за кустистую линию на интимном месте. Похоже, стыд ему незнаком. Напротив, Рик, обладатель отличного мускулистого тела, полностью спрятан под серой шерстяной футболкой со штанами: от самой шеи до запястий и лодыжек.

— Привет, Джордж, — мимоходом кивнув, произносят оба.

И это, уверен Джордж, самые искренние дружеские приветствия за весь сегодняшний день.

Бак — ходячая энциклопедия истории спорта; он знает все — личные достижения, недостатки, рекорды и результаты. Сейчас, живописуя, как кто-то уделал кого-то в седьмом раунде, он изображает нокаут:

— Бац-бац! И все, тот готов!

Рик слушает, сидя верхом на скамье. В зале привычная атмосфера ничегонеделанья. Обычно парень вроде Рика занимается три-четыре часа, большую часть времени болтая о шоу-бизнесе, спорткарах, боксе и футболе — но, как ни странно, очень редко о сексе. Возможно, такая сдержанность ради детей и подростков, они тут часто бывают. Когда Рик говорит со взрослыми, он с жаром изображает развязность или искренность; но с детьми он прост, как деревенский дурачок. Паясничая, показывает им фокусы, с непробиваемым видом сочиняет байки; например, будто в одном магазине на Лонг-Бич (следует конкретный адрес) в один прекрасный и непредсказуемый момент объявляется День Распродаж. И в такой день любой покупатель, истративший не меньше доллара, получает Ягуар, Порше или Эм-Джи совершенно даром. (Но в остальное время это обыкновенный антикварный магазин). Когда Рика прижмут, требуя показать собственное дармовое авто, он идет на улицу и указывает на первое подходящее. Когда ребята обнаруживают на табличке владельца другую фамилию, Рик клянется, что эта и есть его настоящая, он сменил фамилию, когда стал актером. Теряя остатки легковерия, мальчишки обзывают его вруном чокнутым, осыпая тумаками; а Рик скалит зубы и бегает от них по залу на четвереньках.

Джордж укладывается на наклонную скамью, намереваясь качать пресс. Приходится себя принуждать к этому упражнению; кажется, тело ненавидит его больше чем любое другое. Пока он морально готовится, входит Уэбстер и ложится на соседнюю скамью. Ему лет двенадцать-тринадцать, стройный, грациозный, высокий для своего возраста, с длинными, золотисто-гладкими мальчишечьими ногами. Он скромен и стеснителен, постоянно погружен в себя, и очень усердно занимается. Очевидно, он считает себя костлявым, и потому поклялся стать одним из тех атлетов с гипертрофированно раздутой мускулатурой.

— Привет, Уэб, — говорит Джордж.

— Привет, Джордж, — робким тихим шепотом отвечает Уэбстер.

Уэбстер начинает качаться, и Джордж, во внезапном порыве стянув футболку, следует его примеру. Постепенно между ними, чувствует Джордж, нарастает взаимная симпатия. Они не соревнуются друг с другом, но завидно юная гибкость Уэбстера заряжает его энергией. Игнорируя протест собственных мышц, сконцентрировав внимание на пластичных движениях свежего тела Уэбстера, Джордж идет дальше своих обычных сорока наклонов, делая пятьдесят, шестьдесят, семьдесят и даже восемьдесят. Попробовать до ста? Вдруг он замечает, что Уэбстер остановился. Силы мигом покидают его. Он тоже прекращает упражнения, тяжело дыша — хотя вряд ли сильнее, чем сам Уэбстер. Успокаивая дыхание, оба лежат рядышком. Уэбстер поворачивает голову — Джордж явно произвел на него впечатление — и спрашивает:

— Сколько наклонов вы делаете?

— А-а, по-разному.

— Меня это когда-нибудь угробит, точно!

Как же здесь все-таки здорово. Провести бы остаток жизни здесь, в беззаботном физическом равноправии. Где никакой стервозности, злобы или настырности. Бахвальство и демонстративные позы перед зеркалом здесь в порядке вещей. Красавца баскетболиста заботит худоба его лодыжек. Толстый банкир, натирая лицо кремом, запросто признается, что ему непозволительно стареть. Никто не совершенен, и никто этого не скрывает. Здесь даже знаменитые актеры не выпендриваются. Мальчики невинно обнаженными сидят рядом с семидесятилетними в парилке, и все зовут друг к друга по именам. Все не так уж красивы, и не так безобразны — следовательно, все равны. Выходит, все гораздо дружелюбнее внутри, чем вне этих стен?

Сегодня Джордж намного дольше обычного задерживается в зале. Сделал удвоенное количество упражнений по сравнению с намеченным; долго сидел в парилке, вымыл голову.

КОГДА он выходит на улицу, солнце уже садится. Он внезапно меняет планы: не сворачивая к пляжам, решает прокатиться кружным путем через холмы.

Зачем? Отчасти насладиться бездумным расслаблением, обычным следствием физических упражнений. Приятно ощущать покой и благодарность во всем теле; вопреки бурным протестам, оно любит, когда его заставляют трудиться. Забыть на время о проблемах с желудком, о блуждающем нерве с артритами в пальцах и колене. Поездкой Джордж надеется продлить в душе благодать без вражды, без стимуляторов.

Еще он собирается осмотреть холмы; он давненько тут не бывал. Много лет назад, еще до Джима, когда Джордж переселился в Калифорнию, он часто приезжал сюда. Ему пришлось по вкусу чудо малообитаемой дикой природы почти посреди города. Возбуждала мысль о приключениях иностранца в первобытной враждебной местности. Он приезжал сюда на закате, или на рассвете, оставляя машину, долго гулял вдоль противопожарных просек, высматривая оленей в зарослях карликового дуба в каньоне; следил за соколом, рисующим круги высоко над его головой; бродил по дорожкам, аккуратно обходя мохнатых тарантулов; спускался по песчаным откосам, пока не натыкался на клубок дремлющей гремучей змеи. Иногда на рассвете он замечал цепочку койотов с опущенными вниз хвостами. В первый раз он принял их за собак; но стайка беззвучно, необычно долгими прыжками ринулась в рассыпную вниз по холму.

Но сейчас нет и следа того давнего восторга и возбуждения; что-то с самого начала складывается не так. Долгий подъем по извилистой дороге кажется не романтичным, но напряженным и опасным. Встречные машины на крутых поворотах то и дело вынуждают его резко отворачивать в сторону. Так что, пока он взбирается на самый верх, состояние умиротворения бесследно испаряется. И даже там понастроили столько новых зданий, что район превратился в пригород. Правда, есть еще несколько нетронутых каньонов, но Джорджа это не радует, невозможно забыть о расползшемся по всей равнине городе; он уже и на север, и на юг по обеим сторонам холмов. Исчезли вольные пастбища, ранчо и остатки апельсиновых рощ; город проглотил местные озера, просочился в леса окрестных гор. Скоро ему придется опреснять морскую воду. Но все равно город обречен. Даже без ракет, следующего ледникового периода или циклопического землетрясения город окажется в океане — его погубит гигантомания. Однажды иссякнут питавшие его дерзость и жадность, и постепенно местность вернется к первоначальному пустынному состоянию.

Увы, в том нет сомнений. Он остановился на желтоватой обочине у края кустарников, и, пока облегчался, все смотрел на Лос-Анджелес, подобно библейскому пророку, некогда с печалью взиравшему на приговоренный город. Пал Вавилон, пал великий город. Но перед ним город заурядный, великим он никогда не был, да и падать ему особо некуда.

Постояв, он застегивает ширинку, садится в машину и уезжает в глубокой депрессии. Облака низом наползают на холмы, отчего окрестности теперь похожи на унылые северные пейзажи Уэльса. День угасает, фонари вспыхивают россыпью бриллиантов по равнине, и дорога петляет вниз к бульвару Сансет, указывая путь к океану.