Они были не одни

— О чем же нам размышлять, милостивый бей? Господин видит сам, каковы мы. Одна рубашка на теле, одна рогожка в доме. Что с нас взять! Лучше сам пожалуй к нам на уборку или пришли своих людей. Сосчитайте снопы, возьмите арманджилек, возьмите спахилек^[19], возьмите зерно на семена и увидите, что у нас останется, Вот как мы все думаем, — предложил дядя Коровеш.

Сказал мало, но к месту.

У Гьики просветлело лицо. «Дядя Коровеш может убедить любого, дельно сказал, ничего не возразишь! И Ташко хорошо говорит, только не всегда», — подумал он.

Остальным крестьянам тоже понравились слова старого Коровеша. Но Каплан-бея они снова привели в раздражение. Покусывая кончики усов, он поднялся с места, словно отыскивая, чем бы ударить старого крестьянина, обратившегося к нему с таким пылом, с таким независимым видом. Бей вспомнил жестокий завет своего покойного отца, который тот дал ему лет тридцать назад, вводя сына во владение здешним поместьем: «Помни, сын, в этом имении всегда водились опасные бунтовщики. Дритас кишит ими. Им надо свернуть шею, а не то жди от них беды!»

Разумеется, этот дерзкий молодой крестьянин, и старик, и помощник старосты — все они опасные бунтовщики, которые теперь осмелились поднять голову. Но им не провести Каплан-бея! Они еще узнают, с кем имеют дело! Сдохнут с голоду, как это случилось с крестьянами Горицы! Правительство его величества преподало им хороший урок, и тем хуже для здешних разбойников, если они не сделали для себя выводов из печального примера горичан.

Разгневанный бей встал с места. За ним поднялись приближенные.

— Я вижу, вы хотите разграбить мое имение, сожрать принадлежащий мне по праву хлеб! Вы все — и вы, старики, разговариваете, как тот молодой наглец. Но знайте, что я не только получу с вас свое по праву, но могу взять и ваши ничтожные жизни! Я вам еще покажу! — угрожающе закончил бей. И, пройдя мимо расступившихся крестьян, направился в свою башню.

Там он застал только что приехавших начальника общинного управления господина Лако, жандармского инспектора офицера Джемала и двух жандармов. Выполнив свою миссию в Каламасе, где они завтракали, обедали, ужинали и на следующий день снова завтракали и обедали, представители власти возвратились в Шён-Паль. Там им стало известно о прибытии Каплан-бея. Эта новость так обрадовала местных начальников, что они захлопали в ладоши.

— Как? К нам пожаловал сам Каплан-бей, а мы его не приветствовали! Разве это допустимо? — восклицали они.

И тут же один принялся распекать своего секретаря, а другой — старшего жандарма за то, что они не послали гонца в Каламас сообщить своим начальникам об этой радостной новости. Оба начальника сразу бы вернулись, чтобы должным образом встретить бея. Но теперь уже поздно. Ведь бей наверняка приехал в автомобиле и, покончив со своими делами в Дритасе, мог уже уехать обратно. Это обстоятельство их чрезвычайно беспокоило. Однако они решили ехать наугад и немедленно отправились в Дритас. Застанут ли они там бея — неизвестно, но это долг чести. У каждого, кто им встречался на дороге, спрашивали, находится ли еще бей в Дритасе. Наконец в Бигле от двух мальчуганов, которые шли из Дритаса на мельницу, они узнали, что бей намерен нынешнюю ночь провести в селе. Можно себе вообразить, как обрадовались представители местной власти, услышав, что их ожидает честь провести вечер в обществе Каплан-бея!

Всю ночь напролет в башне шел пир, всю ночь напролет в селе гремели выстрелы: это забавлялись бей, начальник общинного управления, жандармский инспектор, сеймены и жандармы. Всю ночь над озером, обычно таким тихим, стоял неумолкавший гул.

II

Каплан-бей возвратился в Корчу, твердо решив как следует проучить крестьян.

Особенно был он зол на Коровеша и на этого наглеца, сына Ндреко. Еще ни разу в жизни ему не приходилось выслушивать подобные речи от своих крестьян.

— Хорошо же! Эти разбойники, очевидно, не знают, какой ценой расплатились горичане, посмевшие посягнуть на собственность Малик-бея. Они собираются сесть мне на шею! Подождите! Не измеряйте тень по утреннему солнцу!.. — непрестанно повторял Каплан-бей, сидя в кафе со своими приятелями — беями и напыщенными городскими эфенди — и попивая для возбуждения аппетита раки.

— Ты должен их проучить! Они сами на это напрашиваются! Не то и впрямь сядут нам на шею, и тогда пиши пропало! Чернь стала подымать голову, и надо хорошенько стукнуть ее по этой голове молотком! — одобряли бея приятели.

Каплан-бей принадлежал к числу самых уважаемых лиц не только в Корче, но и во всей Албании. У него были дворцы в Корче и Тиране, прекрасная вилла на морском побережье в Дурресе и наконец вилла в Швейцарии, купленная года четыре тому назад и обставленная, как он сам рассказывал, по лучшим европейским образцам. Кроме того, он владел поместьем в Дритасе и несколькими имениями в районе Малика — некоторые из них он унаследовал от матери, другие взял в приданое за женой. Зиму бей проводил в Тиране, где мягкий климат, на своей красивой и удобной вилле в районе новой Тираны, — там обосновались самые сливки столичного общества: семьи политических деятелей и высшего офицерства. Место для этой виллы и средства на ее сооружение пожаловал Каплан-бею королевский двор в знак признательности за особые услуги, оказанные им албанскому государству. На лето бей обычно переселялся в Корчу, так как не выносил жары и пыли летних месяцев в столице. Иногда несколько месяцев в году он проводил в Европе, чаще всего в Швейцарии и в Париже.

Каплан-бей — один из самых известных албанских патриотов. В 1924 году, когда в Албании была провозглашена республика, его избрали депутатом. Жизненный путь Каплан-бея, как он сам утверждал перед своими избирателями — жителями Корчи и ее округи — накануне парламентских выборов, «был чист, как воды горного ручья».

Однако злые языки утверждали иное… До освобождения Албании из-под турецкого ига Каплан-бей, как и его отец Зюлюфтар-бей, был правой рукой турецких наместников, всяких мютесифиров, кади и вали, в Корче, Монастире и Янине. Он преследовал и притеснял всех, кто говорил по-албански и боролся за создание свободного Арнаутистана^[20], независимого от Оттоманской империи. Сколько раз гнался он по пятам за отрядом бесстрашного албанского патриота, непримиримого врага турок Чергиза Топулы! А в битве при Ормане не он ли сражался против патриотов Корчи? Не он ли с помощью своих шпионов заманил шестерых руководителей восстания в коварную ловушку?..

Когда же Албания добилась независимости, Каплан-бей отряхнул прах взрастившей его родной земли и бежал. В Монастире он делал все, чтобы повредить своей родине. Вместе с двумя такими же «патриотами», которые, однако, впоследствии стали министрами, он издавал на турецком языке газетку, которая ратовала против башибузуков, объявивших Албанию свободной и независимой. Перебравшись в Турцию, Каплан-бей верой и правдой служил султану. Когда же бразды правления перешли в руки «неверного» Мустафы Кемаля, Каплан-бей и там оказался не у дел; для него настали трудные времена. И тут он вспомнил о своих поместьях в Албании. И, как многие его приятели, в один прекрасный день «пламенный патриот Каплан-бей Душман» возвратился на родную землю. Он сразу же раскусил, что представляли собой люди, стоявшие тогда у кормила власти в Албании. Но и те в свою очередь поняли, кто такой Каплан-бей. «По кастрюле нашлась и крышка», как говорит народная пословица. И на первых же парламентских выборах в списках депутатов стояло имя Каплан-бея Душмана, великого патриота, которому долго приходилось есть горький хлеб на чужбине, обливая его слезами по родине, по дорогой Албании… И люди голосовали за него. Каплан-бей был избран!

В высших политических кругах Тираны Каплан-бея ценили как превосходного дипломата. Уже несколько раз возникал разговор о назначении его послом за границу, но двор отказывался от этого намерения, не желая расставаться с таким ценным советником. И Каплан-бей оставался в Тиране. Его часто можно было видеть в кафе, где он, сидя за столиком с представителями избранного общества, любил предаваться воспоминаниям о Турции: рассказывал о гаремах султана, о смуглых черноглазых турчанках, о прекрасной Дольме Бахче. Если же за столиком в общем зале кафе его не оказывалось, это значило, что он находится в одном из отдельных кабинетов, предназначенных лишь для министров и депутатов, где они проводили свободное время, остававшееся у них от государственных дел; с утра и нередко до утра следующего дня государственные мужи играли там в карты!