Дело о ртутной бомбе

я не буду приставать со своей дружбой. Только сходим, и всё…

– Балда! Не боюсь я никаких приставаний! Говорю же: идем!

А себе сказал с хмурым ехидством: "Впрягся – вези…" И вспомнил вчерашнюю телегу. Как они с Елькой…

3

В старом деревянном доме, на лестнице, пахло как в лицейской столовой – кислой капустой. А еще – пережаренным луком. Но в Елькиной комнате – совсем иначе: какой-то травой, вроде полыни, и только что поглаженным бельем. Это белье мама Таня укладывала в рассохшийся шкаф.

– Мама Таня, вот он, Митя, – сказал Елька с порога. С тихим торжеством. – А ты говорила, что его нету.

Она глянула из-за приоткрытой дверцы.

– Да чего ты опять придумал-то? Как это нету? Ничего я не говорила. Горюшко бестолковое…

– Здрасте, – скомкано сказал Митя.

– Здравствуй, здравствуй. Елик уж говорил про тебя… Да не снимай башмаки-то, проходи так, у нас ковров нет…

– Был один, да и тот – фью-фью, – радостно разъяснил Елька. – Мить, садись сюда! – И хлопнул по укрытой клетчатым вытертым пледом кушетке. На пледе сидел косматый серый кот. Елька с размаха уселся рядом, взял кота за лапы, надел на плечи, как воротник.

– Его зовут похоже на меня: Емеля. Он не наш, а соседский, но любит спать у меня… Ему знаешь сколько лет? Он мой одногодок.

Одногодок Емеля продолжал спать на Елькиных плечах. Митя сел справа от Ельки.

Комната была большая, а вещи старые. Урчал в углу допотопный, с побитой эмалью, холодильник, поблескивал выпуклым экраном телевизор в деревянном футляре – явно еще "позапрошлого поколения". Косо пересекала комнату составная, из реек и ситца, ширма – за ней, наверно, была кровать мамы Тани.

А еще были обшарпанные стулья, крытый желтой клеенкой стол и хлипкая этажерка с какими-то коробками и редкими книжками (видать, Елькины учебники).

Мама Таня – сухонькая, в длинной юбке и вязаной кофте – собиралась куда-то перед круглым пятнистым зеркалом, подкрашивала губы. "Зачем, все равно же старая", – мелькнуло у Мити. В тот же миг он встретился с отраженной мамой Таней глазами и устыдился. Стал вертеть головой и увидел г л а в н у ю стену.

– Ух ты! Елька, это ты налепил столько всего?

Стена была сверху до низу оклеена крупными фотографиями – видимо, из журналов. В основном нецветными, однотонными. Они сливались в картину со множеством городских панорам, горных и лесных пейзажей, морских заливов с островами…

– Он, он это… – подхватила мама Таня, пряча помаду. – Для него эта радость пуще телевизора. Весной, как продали ковер, начал стену от плинтуса до потолка заклеивать, собирал картинки, где только сумел. "Чего, – говорит, ей, стене-то, пустой быть". Может, и правильно… "Это, – говорит, – моя страна"… Елик, как она у тебя зовется-то?

– Ну чё… – буркнул Елька. Видать, сильно застеснялся, что так бурно всплывают на поверхность его секреты.

– А чего "чё"? Почему не сказать дружку-то, если в гости позвал?

Елька искоса, из-за Емелиного хвоста, глянул на Митю.

– Это… Нукаригва… Есть страна Никарагуа, в Америке,