Дело о ртутной бомбе

амбалы всякие, сержанты… Они молодых солдат в город посылали деньги добывать и сигареты. А кто не принесет, тех лупили по-всякому. Не просто, а с издевательствами… Ну, он один раз пошел и ничего ни у кого не выпросил. И побоялся в казарму идти. Побрел куда глаза глядят. Подкатился на льду, нога подвернулась, идти не может. Ну, видит пустой дом, забрался… А еды-то никакой. Я сбегал домой, хлеба ему принес, картошки…

– Значит, он тебя не боялся?

– Не-а… Сперва только спросил: "Никому не скажешь?" А я говорю: "Я же знаю, я в интернате жил. Там вроде как у вас…"

– А что… там правда так плохо?

– Там… большие пацаны чего только не творят с младшими. Я уж по-всякому там акробатничал, чтобы больше смеялись и меньше приставали, а все равно… Тоже бежать хотел, потому что даже у отца не так худо, как там… Потому что он, пока не выпьет, то ничего… А когда поддаст, не сильно, а средне, тогда и давай воспитывать. Поставит перед собой, велит "руки по швам" и с размаха по щекам – хрясть, хрясть. Справа, слева… А потом возьмет за шиворот и чем под руку попадет… Мить, а тебя дома лупили когда-нибудь?

Надо было бы утешить Ельку, сравниться с ним судьбою, сказать: "С кем такого не бывает…" Но Митя не решился.

– Всерьез никогда. Ну, бывало раньше, что мама даст шлепка сгоряча…

– Это не считается.

– Не считается… А отец кричит иногда: "Где мой ремень?!" Но это вроде забавы…

– А их там, в части, солдатскими ремнями… Он мне один раз отпечаток звезды показал на плече… Это уже потом, когда мы про всякое разговаривали. Он знаешь как говорил? "Ты, – говорит, – не думай, что я трус. Я, когда пацаном был, с железного моста в нашу речку прыгал, с высоченного. Вся ребята боялись, а я прыгал. И драк не боялся. А тут ведь не драки. Навалятся, руки вывернут, к полу прижмут… И самое страшное, что нет никакой надежды на защиту, никто не заступится…" А еще он сказал, я точно запомнил: "Выворачивают наружу и вытряхивают из тебя человека до последней крошки. Я, – говорит, – с врагами воевать не побоялся бы, если на фронте. А здесь как? Вроде бы свои, а хуже врагов…"

Елька замолчал и задышал, как после частого бега. Его острое плечо еще сильнее уперлось Мите под мышку. Митя не знал, что сказать, и спросил:

– А как его звали?

– Не знаю. Он не назвался. Объяснил, что, если имя неизвестно, то труднее проболтаться. Говорит: "Зови меня "Домовой", а я буду звать тебя "Братишка". Потому что, – говорит, – я всегда хотел, чтобы у меня был маленький брат, а не было никого…"

– А потом что?

– Мы с ним несколько дней встречались. Я еду приносил, разговаривали… Он рассказывал, как маленький был, как в индейцев играли. Один раз даже сказку рассказал. Про маленького принца, который подружился с лисом… А потом нога у него вылечилась и пришло время уходить.

– Куда уходить-то?

– Он точно не сказал. Говорит: "Мне бы добраться до станции Остаткино, а там пересесть на поезд в сторону Северо-Посадска. По пути к нему, в одном городке, – говорит, – есть у меня школьный