Стыд

- Выпьем за стыд, - сказал Олег, разливая водку по стаканам и чашкам.

- Я согласен с вами со всеми и ни с кем из вас, - заметил Коля, поднимая свой стакан с водкой.

Я крякнул от досады.

- За стыд.

- И за женщин.

- Нет, за женщин следующий тост.

Мы чокнулись и выпили. Закусили хлебом.

3.

- А как тебе последний спектакль твоего Порожнего? - спросил со снобистским серьёзом Коля.

- Он не мой, Порожний.

- Извини, Лёха.

- «Убийство Бомарше?»

- Да.

- А! - отмахнулся я. Мне вовсе не хотелось говорить о том, что не являлось, на мой взгляд, даже искусством.

- Понятно, - сказал Коля.

- Я вижу, - заметил Арнольд, насмешливо улыбаясь, - он тебе сильно насолил.

- Да нет… Хотя да… Но нет. Он симпатичный дядька, но в искусстве он никто.

- Порожний никто?! - воскликнул Арнольд.

- Да, никто, - настаивал я. - А тебе он нравится?

- Мне?.. Это неважно, но его знает вся страна.

- Господи! Сегодня таких людей знает вся страна, что лучше и не заговаривай о популярности. Вот что через сто лет останется, какие имена будут помнить потомки…

- Какие?

- Васильева будут помнить и чтить, - убеждённо сказал я.

- А ещё?

- Тарковского. Андрея.

- Это уже кино.

- Да. Норштейна.

- А это кто? - спросил Олег, который с пьяным вниманием, как, впрочем, и Коля, слушал нас.

- Как? - удивился и возмутился я. В голове моей приятно шумело. - Ты не знаешь Норштейна?! Да это же величайший режиссёр анимационного кино! Он первый, понимаешь, первый режиссёр планеты. До него мультики вообще не считались искусством. Он доказал, он ввёл в общий контекст… культурный… мультики… Э-эх, до чего ты провинциален! - горько воскликнул я, забыв, что сам из провинции.

- Это который снял «Ёжика в тумане»? «Сказку сказок»? - осторожно спросил хозяин комнаты.

- Да, да.

- А кто ещё останется в памяти потомков? - не унимался Арнольд.

- Някрошюс. Я его люблю.

- Он останется, потому что ты его любишь?

- Да! - съязвил я в ответ. - Нет, конечно. Это я к слову.

- А ещё? Из молодых?

- Арно-ольд не уймётся, - Коля выговорил имя протяжно, - пока ты не назовёшь его фамилию. Олег засмеялся. Шутка сбила меня с толку, кроме того, я не знал фамилии Арнольда. Мне кажется, её никто не знал.

- А как тебе Шинковач? – невозмутимо продолжал Арнольд пытать меня и облизал палец, которым он перед этим водил по уже пустой тарелке, где лежала котлета. Похоже, он не заметил, что тарелка была Олега.

- Талантлив! Но «Король Лир» слабый спектакль.

- Почему? – с интересом спросил Коля.

- Критики делают медвежью услугу, расхваливая эту его работу.

- Почему «Лир» слабый спектакль?

- Потому что у Шекспира дарование другого масштаба. Его мир значительно объёмней, чем то, как его трактовал Шинковач. Поэтому-то всё так мёртво у него в спектакле и получилось. И только лишь изредка, на неглубоких кусках пьесы, веял в спектакле дух жизни… Это то, что удалось… Вот, кратко говоря… Да и сценография… Безвкусица какая-то. Я не верю, что Шинковач не понимал о чём «Лир». Но он захотел сделать своё… И ошибся. С Шекспиром такие вещи не проходят.

- А о чём «Лир», на твой взгляд? - спросил Коля.

Я попытался сконцентрироваться.

- В двух словах?

- Как хочешь.

Я чувствовал, что не в форме для таких разговоров, но всё равно попытался собрать мысли в пучок.

- Видишь ли, «Король Лир» - это модель мира.

- Банальное начало, - заметил Арнольд.

- Да, так и есть. Но банальности время от времени надо повторять.

- Хорошо сказал, - засмеялся Коля. - Ну так продолжай.

- Да… Там есть два персонажа - два полюса. Это Лир - пустота, человек, лишённый страстей, и его младшая дочь. Как её зовут, кстати? Я забыл.

- Корделия.

- Да, Корделия. В которой собраны все лучшие, чистейшие соки жизни. Она чиста, как голубь, и с отвращением взирает на своих старших сестёр, лживых и мелкокорыстных… Поэтому и противоречит отцу в самом начале…

- Высокий штиль.

- У-у?

- Высокопарно выражаешься, - разъяснил своё замечание Арнольд.

- Просто «высокий штиль», как ты выражаешься, наполнен для меня содержанием… А для тебя нет. В этом вся разница.

- Не перебивай, Арнольд, дай сказать, - заметил Коля. - Продолжай.

Я приуныл.

- Продолжай, продолжай, Лёш.

- Она чувствует лицемерие сестёр, - с трудом продолжил я, - понимает, что ими движет, и не хочет уподобляться им, она саморефлексирует, понимаете… А папа не врубился… И вот заваривается вся эта каша между двумя полюсами: Лиром, чья душа статична и черна как ночное небо, и Корделией, чья душа полна любви, чиста и светла как библейский рай… Что ты там возишься? - обратился я к Олегу, который сидел на корточках за моей спиной.

- Ничего. Продолжай.

- Так вот… Между этими двумя полюсами жизнь… страсти… То, что окружает нас сейчас, на улице, везде… Частью которого мы являемся…

- А ну-ка, Лир, встань на минутку, - перебил меня Олег.

- Зачем? - удивился я.

- Ну встань.

Я попробовал встать, но не сумел разогнуть полностью ноги, так как к моей заднице был привязан табурет, на котором я сидел. Олег громко засмеялся.

- Это тебе за Фета.

Я обнаружил себя привязанным шарфом к табурету. Арнольд и Коля повскакивали со своих мест, - Арнольд при этом скинул нечаянно тарелку со стола, - чтобы посмотреть, что со мною, они, как и я, не заметили проделки Олега. Все стали смеяться. Я стал скакать по комнате на полусогнутых ногах, пока не упал. Потом долго развязывал шарф, не понимая, как затянут узел. Олег взялся мне помогать.