Стыд

Глава о Набокове

Не люблю Набокова. Все говорят: читай Набокова. Начинаю читать: ерунда какая-то! Все эти хитросплетения его ума меня крайне раздражают. Вот он, к примеру, ставит рядом два слова, определяющие предмет, ну, женщину, например, и я чувствую, насколько эти два слова разное в себе заключают. Ведь слово имеет объём, вес, то есть оно определяется содержанием, а у него слово имеет цвет, наружность, пестроту, то есть никак не соотносится по внутреннему смыслу. И выходят этакие бестолковые кружева. Я не удивился тому, что Набоков не понимал и не любил Достоевского, называя его сентиментальным и грубым художником, и крайне смешно заявляя об его до-фрейдистских комплексах, как будто Достоевский меньше Фрейда разумел в этом или как будто пришёл Фрейд и отменил комплексы Фёдора Михайловича. Набоков схватил самое низменное, но не увидел главного, потому что главное слишком бурно в корне и слишком высоко в кроне.

Отрывок из главы. Рассуждение о церкви

Однажды я был безумно влюблён - кажется, я уже так начинал писать о любви? - в одну журналисточку. Я был до того влюблён, - а у меня было две таких любви, - об одной я уже упоминал: встреча на свалке, - что чрезвычайно страдал, и решил обратиться непосредственно к Богу. Для этого я пошёл в церковь. Вообще, надо сказать, церковь как заведение меня чрезвычайно притягивает, но почти всегда, войдя в церковь, я разочаровываюсь эффектом, производимым на меня окружающей картиной. Вокруг себя видишь такой сброд, такие дебиловатые физиономии, что если и входишь с надеждой, то уходишь без неё. Впрочем, надо быть объективным - правда, читатель? - сказать, что и ты, благопристойный читатель, там бываешь, поэтому я мог лицезреть довольно сносные физиономии вокруг себя и так далее и тому подобное. Но, поверь, читатель, сносная благопристойность немногим отличается от дебиловатости и так как ты, читатель, у меня на ладони, и я, стоя в церкви, тебя вижу насквозь, то, презирая тебя, я только из духа противоречия не обращусь к Богу, потому что ты лукав как чёрт, читатель, и так же далёк от Бога, как Эрнст Неизвестный от Микеланджело. Впрочем, ты ещё дальше (если может быть ЕЩЁ ДАЛЬШЕ!). Но в тот момент, когда я был безумно влюблён, мне было абсолютно наплевать на тебя, читатель, и я вошёл в церковь с единственной просьбой...»

Я оторвал взгляд от рукописи. Боже, какой стыд! Казалось, в комнате в воздухе висели главы из моей повести, настолько явно я представлял перед внутренним взором какие-то куски из неё. Я схватил голову руками, но видения не исчезли.

5.

«Из главы о гениях и женщинах

Вчера я был несколько навеселе, читатель. Поэтому прости за игривость формы. Однако с содержанием я согласен, и раз я уже заговорил о Тарковском, то хочу тебе сказать, что в прежнее славное время на моё сердце этот гений произвёл неизгладимое впечатление. Когда-то я хотел бы чистить ему ботинки, бегать за сигаретами, если б он курил, унижаться до крайней степени и почитать всё это за величайшее удовольствие от сознания величия этого человека. Есть ещё два таких человека, которым я проделывал бы то же самое, но они ещё, слава богу, живы, поэтому не стану их называть, а то ещё попросят обещанное исполнить. А ведь я теперь-то это проделывать не стану. Не стану не потому, что чрезвычайно горд, а потому что мне ВСЁ РАВНО. Мне уже два года как ВСЁ РАВНО: моя душа мертва, и если я каким-то чудом и делаю эти записки, то с невероятным напряжением воли и воображения, - ведь воображение питает только живое чувство, а у меня, кроме желания не сгинуть бесследно в этом мире, нет иных желаний. Вот до чего докатился “начинающий художник”! Правда, у меня теперь есть одно маленькое преимущество: мой настоящий характер чрезвычайно привлекает женщин. Ежели на моём челе отражается исключительный эгоизм и сухость мысли, и более ничего не отражается, то они это принимают за некую чрезвычайную волю; если в моей душе осталось одно дерьмо, то ими это принимается за оригинальный и современный взгляд на вещи… В общем, вот такое короткое преимущество, и я им, конечно, пользуюсь в своё удовольствие, да в том-то и дело, что нет в этом для меня теперь особенного удовольствия, и кроме презрения и отвращения ничего не остаётся во мне для женщины, пойманной на изложенную приманку. Раньше хоть благодарность некоторую испытывал, а теперь и этого нет. Гадко, дорогой мой читатель. Впрочем, я сегодня опять немного выпил и не слежу за тем, что тут чирикаю…

Глава о совести и долге

Сегодня перечитал дневник и вижу, что не хватает мне стройности: дело в метафизике что ли. Вроде как плохой музыкант: и в ноты попадаю, а музыки не получается. Это скорее от того, что я долго с этим дневником канючусь: ведь уже второй год пошёл! Я вообще мечтаю сесть и одним махом написать этакую повесть, да только всё не соберусь: работа, то да сё. Вот, кстати, и выезжаю на очередную тему: работа, совесть, долг и т.д. Я сразу хотел бы одним махом покончить: всё это белиберда, и если ты стоящий человек, то наплюёшь на все эти понятия. Потому что вся эта суета мышиная не стоит выеденного яйца. Вот, скажем, моя работа. Я уже сказал, что пишу фельетоны на вкус и цвет обывателей. Я уже сказал, что мой труд высоко оценивается окружающими. И тут надо сказать, что они настолько глупо-серьёзно относятся к моему игривому труду, что, скажем, плюю я на их заказы - не всегда же у меня хорошее настроение, - так для них это ЧП городского масштаба. И вот они начинают канючить и просить написать то-то и то-то, и я соглашаюсь. Они уже знают, что мне бесполезно угрожать: ну, там, по зарплате, мол, ударим, то да сё, потому что я и первый рад их угрозам: можно со скандалом уйти. И не потому что мне нравится скандал в своей эстетике, а просто моё самолюбие раздражается, и я испытываю сладчайшее удовольствие говорить окружающим гадости, как они полагают, а на самом деле сущую правду. Когда же меня просят, то я из малодушия легкомысленно соглашаюсь, а потом об этом сожалею, потому что хоть это всё даром мне и даётся: стишки, фельетоны, - однако быть в долгом сношении с редактором и прочей сволочью мне не под силу. Прежде я был самых высоких понятий о совести, долге и пр., и мне тяжело было усвоить пародийное к ним отношение остального человечества, а теперь я первый плюю на эти понятия, а это дерьмовое человечество начинает мне указывать на то, в чём я прекрасней его разбираюсь, но чем пренебрегаю в случае таковой для меня необходимости. Вот, простодушный читатель, каково моё мнение.

Полгода не писал дневника

Полгода не писал дневника. Сегодня открыл, перечитал и вижу, каким всё-таки зелёным ещё человеком я его начал. То есть начал-то я его как раз разочаровавшимся в жизни неврастеником, который изрядно пострадал и вот честолюбиво возжелал причитающейся на его долю славы. Кое-что мне сейчас чрезвычайно смешно, особенно последние записи, где я уже как граф Толстой поучаю человечество. Теперь я не в претензии к человечеству как прежде, и не пытаюсь объясниться с ним, разрабатывая литературный стиль 19-го века. Впрочем, я, может, ошибаюсь, и не думай, читатель, что сравниваю себя из тщеславия со стилистикой 19-го века, а просто иронизирую: мне смешно было б кому-то подражать. Я уже давно забыл, зачем начал эти записки, да и была ли какая-то высшая цель? Вряд ли.