Целинный батальон

Виталий Кржишталович

Виталий Кржишталович

Целинный батальон (повесть)

Всякий, побывавший в русской степи, помнит ее всю жизнь и всю жизнь хранит личные свои представления об этих местах. К моей памяти степь пристала шматком жирной и на удивление липкой грязи.

За окном висел ноябрь, из неба на землю отвесно и безо всякого перерыва падала вода и день отличался от ночи только тем, что был сер, тогда как ночи плыли темные. И еще грязь. Повсюду черная, въедающаяся в мельчайшие поры и трещины грязь. Ее невозможно было счистить, смыть, отскоблить. Она оставалась темнеющими пятнами на высушенном х/б и приводила в ярость нашего материально ответственного старшину. Грязь была везде: на заборах, машинах, домах, деревьях. Она проникла в колхозную столовую и в варочном цехе поварихи скользили на заляпанном дорожной грязью цементном полу и визгливо матерились. Наш батальон ежедневно и трудолюбиво расталкивал по кюветам орловские дороги, колол в деревнях престарелым пенсионеркам и дичающим в одиночестве молодухам дрова, реализовывал магарыч и как белых ангелов ждал белых мух и приказа убираться восвояси. Так и застрял этот край в моей памяти нескончаемым дождем, грязью да еще запахом самогонки, которую местные умелицы изрядно сдабривали одеколоном и птичьим пометом — для крепости.

Уезжая оттуда и стараясь заспать на вагонной полке свежие впечатления походной жизни, я и в бреду не смог бы представить, что когда-нибудь придет время и я примусь вытаскивать из памяти слежавшиеся картинки былого и перебирать малейшие подробности тех действительно памятных дней.

Летучка разучилась летать. Она забыла, что такое скорость свыше двадцати километров в час с тех пор, как два месяца назад, замыкая колонну, свернула с Тамбовского шоссе и направила лучи своих фар сквозь занавесь дождя в глубь степи. Туда, где в ближайшие месяцы предстояло ей, пробираясь мимо балок и карабкаясь на косогоры, обслуживать раскиданные по деревням и хуторам роты «целинного батальона», как называют такие части в армии.

А свернув с асфальта на степной проселок, летучка тут же и села на задний мост, продавив своим многотонным крупом сгнивший и задрапированный грязью мосток.

За время, прошедшее с того случая, хозяева летучки научились распознавать подобные дорожные каверзы и лебедкой пользоваться больше не приходилось. Да и как не научиться, когда практики хватало с избытком: выездное отделение ремонтников шаталось по степи, снабжая ротные склады и взводные парки запчастями и свежими батальонными сплетнями.

Штаб сборного передвижного автомобильного батальона со всеми своими службами, складами, радийной машиной, бензовозами, водовозкой, легковыми штабными вездеходами — «козлами», несколькими бортовыми машинами и спецмашинами передвижной авторемонтной мастерской — ПАРМ расположился на окраине средних размеров городка, где в реку одного с городом названия сбрасывали отходы сразу три завода, один из которых имел всесоюзное значение.

Местные власти отвели для управления батальона мастерские районного отделения «Сельхозтехники». Одноэтажный домик во дворе заняло офицерское общежитие. Во втором, побольше, с широким крыльцом, расположился штаб. Летний Красный уголок мастерских, прилепленный к корпусу тракторного цеха на уровне третьего этажа и представлявший собой длинный узкий коридор из стальных двутавровых балок с бетонным полом, железным потолком и стеклянными стенами, отдали под солдатскую казарму.

В последних числах сентября, что-то около двух часов пополудни тусклого, но теплого четверга, во двор въехала запыленная короткая колонна из десяти спецмашин и двух вездеходных газиков. Третий, со вздернутым усиленной рессорой передним крылом, ждал колонну во дворе. Облокотясь о водительскую дверку, стоял и разглядывал въезжавшие машины высокий и толстый парень со стриженной ежиком головой, большими, на выкате глазами и бесформенными жирными губами. Они выделялись своим ярким сочным цветом на сером бескровном лице парня. На его погонах желтели лычки ефрейтора. Никто в управлении батальона не знал ни имени, ни фамилии этого парня. Во всех, даже самых отдаленных взводах его знали по прозвищу. Это был водитель комбата Мурлик. Кличку своему шоферу придумал сам комбат, подполковник бронетанковых войск Арнольд Степанович Самохин.

Сам он теперь стоял на крыльце штаба и, расставив короткие мощные ноги, заложив руки за спину и набычив голову, смотрел туда же, куда и его верный Мурлик, — на прибывающих. Внешностью комбат обладал выдающейся, особенно благодаря животу. Это был резервуар уникальных размеров, про который слесарь из первой выездной Малеха воскликнул, увидев впервые: «Батюшки, сколько ж туда пива влезет!». Но шутки в сторону, у Самохина было кое-что, способное поразить воображение посильнее. Во-первых — голос. Голосом комбат обладал необыкновенно мощным. Это было что-то не совсем человеческое, что-то машинное, усиленное спрятанными под кителем динамиками. Он никогда не кричал, но, говоря вполголоса, Самохин производил такой грохот, при котором плохо воспринимались отдельные слова, но суть доходила отчетливо. Во-вторых — сила. Обычно, когда солдаты в рассказе о своем комбате хотели передать всю полноту впечатлений о его воловьей силе, они вспоминали давний случай, происшедший неизвестно когда и неизвестно где, но в достоверности которого была уверена вся дивизия, а уж о целинном батальоне и говорить нечего. Шла как-то по дороге армейская колонна и вел ее наш подполковник, впрочем, он тогда, возможно, еще не был подполковником. И увидел Самохин, как одна машина в колонне хулиганит — то отстанет, то начнет обгонять другие машины. Как видно, шоферу надоело плестись с постоянной средней скоростью и он решил слегка встряхнуться. Остановил Самохин колонну, скомандовал построение и вызвал из строя того шофера. «Скажи-ка нам, сынок, — пророкотал он ласково, — с какой ты скоростью шел?». «Пятьдесят километров в час, товарищ подполковник», — ответил солдат. Подошел тогда к нему Самохин и взял своей бурой кистью солдата за руку повыше запястья. «С какой скоростью, сынок?» Побледнел солдат и сказал с натугой: «Шестьдесят километров». Посмотрел ему в глаза Самохин и опять спрашивает: «С какой скоростью шел?» Солдат хрипит: «Семьдесят километров», — а сам аж сгибается к руке Самохина. В третий раз спросил Самохин: «Я не понял, с какой скоростью ты шел?». И не выдержал солдат, закричал: «Восемьдесят, восемьдесят километров, товарищ подполковник!». Отпустил его руку подполковник Самохин и сказал такие слова: «Подойдешь к своему старшине, сукин сын, и скажешь ему, что подполковник Самохин Арнольд Степанович объявил тебе пять суток гауптической вахты от имени командира полка, — и добавил: — за то, что терпеть не умеешь». Рассказывали, что закатал потом солдат рукав гимнастерки и все ахнули — рука синяя.

Под стать голосу и силе был и самохинский нрав. Вообще довольно нелепо и неестественно выглядели на его плечах подполковничьи погоны. Маршальские звезды к его характеру подошли бы больше. Самохин не знал, что такое возражения, не допускал никаких пререканий и совершенно не представлял, как может выглядеть неподчинение.

Самохин окинул взглядом колонну и ушел в штаб. Мурлик зевнул и забрался в свой газик. Машины остановились.

Из кабин и фургонов повыпрыгивали прапорщики и молодые офицеры; вслед за ними к штабу потянулись гуськом офицеры постарше. Минут через десять на крыльцо вышел помощник начальника штаба, именуемый по-армейски начальником штаба по второму штату, и, напрягая голос, прокричал:

— Управление батальона, стройся!

Колонна управления только что преодолела переход в полторы тысячи километров. Весь батальон, пять рот по сто машин в каждой, в течение двух недель петлял, плутал и буксовал на пензенских, тамбовских и липецких дорогах. Шла переброска частей, занятых на уборке урожая, из зерносеющих районов в свеклосеющие. Это были не самые лучшие времена для деревень, через которые они шли, и дни тяжелых испытаний для инспекторов ГАИ и ВАИ.