Целинный батальон

— Ко мне.

Лейтенант, вяло опустив плечи, стал медленно подниматься по ступенькам. Кривоногий, верткий Чекмарев опередил его и, залихватски тряхнув черным чубом, в два прыжка вскочил на крыльцо. Тут же он получил мощный удар левой и, теряя в воздухе фуражку, слетел в размешанную ногами жижу. Вскочил, не поднимая фуражки, замер — замер, любовно и преданно глядя на командира. Лейтенант громко ойкнул и, слегка присев, остановился. Сделал два шага. Потом еще один. Самохин раскрытой ладонью влепил ему в ухо, и Хронический дежурный полетел вслед за Чекмаревым.

После этого Самохин вновь спустился на землю и, подойдя к Устюгову, прихватил его за руку повыше локтя. Брови младшего сержанта дрогнули.

— Теперь понял, кто здесь командир? — тихо спросил Самохин.

Устюгов молчал. Самохин, не отнимая руки, чуть прищурил левый глаз. Устюгов заметно побледнел. Самохин презрительно усмехнулся и, подержав еще несколько секунд руку младшего сержанта, повторил вопрос. Устюгов резко зажмурился и так же резко раскрыл глаза.

— Зря это все, — срывающимся шепотом сказал он, — я письмо написал и отправлю. Все равно отправлю.

— Вот это испугал, — ехидно воскликнул Самохин, — прокурором испугал. А ты знаешь, что Сергей Константинович мой друг? Не веришь? А в то, что вчера он мне семь трупов закрыл, веришь? Думаешь, просто было? И ты меня какой-то ерундой прижать захотел?

— Не прокурору письмо, — уже хрипел Устюгов, опять на миг закрывая глаза. По его лбу стекали капельки пота. — В газету письмо. В «Красную звезду».

Самохин убрал руку. Устюгов опустил голову и вздохнул. Подполковник вернулся на крыльцо, что-то быстро сказал майору.

— Батальон, разойдись, — закричал майор.

Самохин повернулся к Устюгову и, коротко сказав: «Ты за мной», ушел в штаб.

Устюгов опять вздохнул. Потом поддернул ремень, поправил фуражку и, растирая онемевшую руку, стал медленно подниматься на крыльцо.

В просторной комнате, в углу прислоненный к стене стоял большой поясной портрет Л. И. Брежнева в тяжелой лакированной раме. Портрет достался штабу батальона в наследство от бухгалтерии «Сельхозтехники», занимавшей раньше дом, и был выполнен местным умельцем по фотографии в школьном учебнике. Генеральный секретарь был представлен в маршальской форме, без головного убора, но при всех регалиях, вдохновенно, со старательно переданным душевным порывом глядевший влево и вверх.

Кроме портрета от бухгалтерии осталось обилие тараканов, с которыми офицеры объявили беспощадную борьбу. Во время сражения на картину нечаянно плеснули хлорофосом. Оставлять портрет на гвозде в таком виде было совершенно невозможно. Но выставить в чулан или, тем более, отправить в ближайший овраг, приспособленный под свалку, никто не решался. Так и стоял маршал в углу, словно только что снятый для реставрации.

В отсутствие Самохина штаб жил своей жизнью. У каждого здесь было свое местечко: чуланчик у начмеда, кабинеты у замполита и зампотеха; в общей комнате за столами работали штабисты, сновали дневальные, тут же Вячик выписывал продаттестаты и командировки; когда приезжали из рот или соседних колхозов, нельзя было найти куда присесть. Но при этом возле окна стоял всегда свободный стул — персональный, самохинский. С его появлением в штабе начиналась форменная кутерьма: каждый старался быть на виду у начальства, даже замполит с зампотехом перебирались из своих кабинетов в общую комнату. В эти часы стул возле окна становился центром жизни.

Пока Устюгов поднимался на крыльцо, собираясь с мыслями и растирая руку, в штаб уже набилось с десяток офицеров. Комбат, в нарушение обычного, не сидел на стуле, а стоял спиной к окну и смотрел на дверь. Устюгов вошел и доложился. Все офицеры в тот же момент дружно поднялись и вышли. Дверь захлопнулась.

В штабе остались только Самохин с Устюговым, да еще в углу шелестел газетой человек в капитанских погонах — начальник штаба Дмитриев.

Он редко бывал в штабе, как и Самохин разъезжая по командировкам. Этот капитан был одним из двух офицеров во всем батальоне, на которых Самохин ни разу не повысил голос; вторым был начфин. Немногословный, но без угрюмости, аккуратный в одежде, но без лоска, Дмитриев бывал суров, но совсем по-другому, чем комбат. Это он договорился с местной милицией, чтобы напившихся партизан отвозили в городскую КПЗ. Но когда сильно перебрал зампотылу по второму штату и стал учить гражданского мужичка запрягать лошадь, именно Дмитриев отправил его в ту же КПЗ. Приехавший поутру комбат неодобрительно нахмурил брови. И только! Капитан Дмитриев вел штабную колонну на переходе из Саратова в Орел, и эта колонна, единственная во всем батальоне, не плутала и пришла к месту назначения вовремя.

— Что в письме? — спросил Самохин.

Устюгов достал из внутреннего кармана гимнастерки конверт и подал комбату. Тот взял письмо, удивленно спросил:

— Не боишься отдавать?

— Это копия, — ответил Устюгов. Второй экземпляр лежал у него на груди под нательной рубашкой.

Комбат читал долго. Он по нескольку раз перечитывал отдельные куски и хмыкал. Шея его все больше краснела.

— Значит, во всем виноват командир? — спросил он Устюгова, закончив чтение и передавая письмо начальнику штаба. — Верно, рыба с головы гниет. Молодец. Это в точку. Тебя как зовут?

— Младший сержант Устюгов!

Комбат мягко и негромко рассмеялся.

— Я тебя про имя спрашиваю. Имя у тебя есть? Петром зовут? Так вот, Петя, скверное ты затеял дело. Садись, что стоять. Садись поближе, давай обсудим. Кстати, где оригинал?

— У меня.

— При себе? — комбат чуть склонил голову набок.

— Нет, что вы, — ответил Устюгов, начиная понимать условия игры, — я его спрятал. В удобный момент попрошу знакомого гражданского отправить.

— Надо это письмо, Петя, отдать мне. Ты, сам того не подозревая, можешь натворить много бед. Очень много. Домой когда?

— Уже теперь.

— Что же ты так перед самым домом во все тяжкие кинулся? Не страшно? Да это я так, не бери в голову. Мне твое письмо навредить не может — через год на пенсию. А вот комдиву достанется. Хорошего нам комдива прислали. Только за дело взялся и на тебе. Вред твое письмо принесет вместо пользы. — Самохин еще долго говорил о комдиве, о новшествах в дивизии, о том, что все это полетит к чертям, если письмо опубликуют и по армии пойдет шум. Закончив, он проводил Устюгова до двери и со словами: — Ты парень умный, поймешь. Принеси письмо, — подтолкнул в коридор.

В казарме было пусто. Только новый дневальный курил в тамбуре да Илька возле печки ел из котелка завтрак. Он посмотрел на Устюгова виновато и заискивающе. Устюгов подсел к другу и обнял его за плечи.

— Есть хочешь? — спросил Илька.

В казарму вошел Вячик.

— Где народ? — спросил он от дверей.

— В парке все, — ответил Илька, — территорию убирают.

Вячик подошел к печке и поправил шланг.

— Все правильно, — сказал он, — теперь вам работу будут искать и днем, и ночью, натощак и после обеда. Лишь бы не сидели. Логично, — он рассмеялся и смеясь добавил: — пошли строиться. Комбат говорить будет. И ты, Илька, поднимайся. Тебя велено персонально доставить.

Неожиданно на нарах кто-то завозился, груда шинелей расползлась и оттуда вылез Новожилов. Лицо его было злое и даже немного осунулось от этого.

— Черт бы вас обоих побрал, — сказал он Устюгову с Илькой, — и чего мне так везет на идиотов.

Построением опять командовал багроволицый майор. На правом фланге стояли офицеры, а на левом срочники.

— Прапорщик Чекмарев, лейтенант Баринов, выйти из строя!

Прапорщик с Хроническим дежурным уныло повиновались. Самохин приказал им подняться на крыльцо и после этого вызвал из строя Гарипова.

— Просите прощения, — сказал Самохин Чекмареву и Баринову.

— Как это? — растерянно спросил Хронический дежурный.