Из современной английской новеллы

Хрупкая надежда, что звяканье вдруг объяснится невинными естественными причинами, изжила себя очень быстро. Раздался шорох — кажется двигали кресло. Оставалось смотреть правде в глаза — на Терновую дачу залез грабитель. Несмотря на статистические выкладки Мориса, нетрудно понять, почему он ее облюбовал. Она, явственно для каждого, стояла на отшибе; и, вероятно, все в округе знали, что хозяева живут в Лондоне и наезжают сюда по выходным, и то больше летом. А сейчас среда, верней, четверг, ибо стрелка часов на начале второго, и ноябрь. Я не вожу машину, которая, стоя внизу, могла бы изобличать мое присутствие; и я рано лег, чтобы как следует выспаться перед началом работы.

На даче, я знал, на взгляд рядового вора, красть было особенно нечего. Джейн обставила дом со свойственными ей хорошим вкусом и простотой. Было, правда, кое-что из тонкого фарфора да несколько картинок прошлого века в жанре наивной пасторали, который по причинам, недоступным моему разумению, теперь вдруг стал подниматься в цене. Серебра не припомню; и вряд ли ли Джейн держала здесь особенно ценные из украшений.

Тут, несколько меня успокоив, еще один звук раздался снизу. Какой-то всасывающий — может быть, затворили дверцу буфета. Я еще не освоился со здешними звуками, которые безошибочно угадываешь, только когда как следует обживешься в доме. Однако пока я решился на некий маневр: нащупал в темноте очки и надел. Потом я выпростал ноги из-под одеяла и спустил их с кровати. Характерно, что все это я проделывал с величайшими предосторожностями, будто я тоже взломщик. Но я просто не знал, что делать. Я понимал, что драка для меня невыгодна. Я не мог воспользоваться телефоном, не столкнувшись с юнцом (мне рисовался длинноволосый деревенский олух с топорными кулачищами и разумом им под стать), а он не уступит его мне без боя. Вдобавок я все время ожидал иных звуков — приглушенных голосов. Вряд ли внизу тыкался одиночка. Подвыпивший удалец скорее прихватит на дело дружка.

Сознаюсь задним числом еще и в низкоэгоистических соображениях. Кража грозила не моей собственности. Лично для меня бесконечной ценностью обладали только бумаги, связанные с Пикоком. Я разложил их на столе внизу, в противоположном конце дома — в гостиной. Вряд ли они могли прельстить орудовавшего сейчас в столовой дикаря. Человеку поумней они бы, конечно, подсказали, что на даче кто-то есть, зато что касается признаков менее тонких… Я пал жертвой и своей лени, и нудной аккуратности — все тщательно убрал и помыл после нехитрого ужина собственного приготовления, но не потрудился затопить "для настроения", как мне советовала Джейн. Было сыро, но после Лондона мне показалось тепло, и с центральным отоплением я тоже не стал возиться, а только включил электрокамин, который теперь, конечно, совсем остыл. Холодильник был отключен: я еще не закупил продуктов. Красный сигнал водонагревателя горел в шкафчике возле моей постели. Шторы внизу я раздвинул, не дожидаясь утра, второй чемодан захватил с собой. И нарочно нельзя было более тщательно скрыть следы своего пребывания.

Напряжение делалось нестерпимым. Еще кое-какие звуки снизу доказали, что посетитель чувствует себя в доме вполне непринужденно. Правда, как я ни напрягал слух, голосов я не улавливал; но делалось все очевидней, что рано или поздно вор попытает счастья наверху. Драка всегда ужасала меня больше всех прочих форм физического соприкосновения. Наш учитель в приготовительной школе с присущей ему хамоватостью как-то обозвал меня головастиком, и кличка быстро привилась у тогдашних моих друзей. Мне она не казалась особенно меткой: головастики — те хоть быстры и юрки, а у меня не было и этого утешения при крошечном росте и полном отсутствии "мускулатуры". Лишь сравнительно недавно моим родственникам пришлось отказаться от мысли, что я обречен своей хилой природой на раннюю смерть. Я с радостью ставлю себя на одну доску — спешу оговориться: исключительно по телосложению — с Попом, Вольтером и Кантом. Я хочу объяснить, почему я тогда бездействовал. Я не столько боялся увечий и смерти, сколько понимал всю бессмысленность тех действий, которые бы меня к ним привели.

И вдобавок предвкушение плодотворной сосредоточенности, которое я уже поминал, — оно сулило еще неиссякшие радости интеллектуальных трудов. Меня тянуло поскорей разделаться с последним наброском и живьем, в отточенных строках вывести своего очаровательного и незаслуженно забытого героя. Редко когда я так твердо верил в незаконченную работу; и, сидя на краю постели, я не менее твердо решил, что ни под каким видом не дам нелепому случаю помешать ее завершению.

Тем не менее я терзался. Вот-вот на лестнице могли раздаться шаги. Но вдруг я услышал звук, от которого у меня радостно екнуло сердце, — звук, который я сразу распознал. Входная дверь закрывалась на засов. Была еще щеколда, она открывалась бесшумно. А засов был туговат и поддавался с треском. Его-то я и услышал. Следующий звук, к моему вящему облегчению, раздался уже снаружи. Жалостно пискнула калитка, выводившая из палисадника на дорогу. Вопреки всем ожиданиям, незваный гость, кажется, решил успокоиться на достигнутом. Тут я встал и, сам не знаю зачем, осторожно пробрался к окну. Снаружи была кромешная тьма, когда я, перед тем как отправиться спать, последний раз вдохнул у входа свежий воздух с тем уютным ощущением незаконно урываемого блаженства, какое испытываешь только в любезно предоставленном тебе чужом доме. Близорукость и среди бела дня скорей всего воспрепятствовала бы моим ценным наблюдениям. Но сейчас мне захотелось почему-то ухватить неясный образ. Может быть, просто удостовериться, что я наконец-то один.

И вот я осторожно выглянул в оконце, смотревшее на дорогу на задах дачи. Я мало что надеялся разглядеть, но к удивлению своему и не без ужаса я обнаружил, что вижу очень отчетливо, и по весьма простой причине. В столовой не выключили свет. Я различил белые планки калитки. И — никого. Несколько секунд все было тихо. Потом хлопнула дверца машины — легонько, но не так легонько, как если бы тот, кто в нее влезал, догадывался о моем присутствии. Я рискнул раздвинуть занавески, но машину или фургон (словом, бог знает что) скрывали разросшиеся терновые кусты, которым была обязана своим названием дача. Я не сразу понял, как машина попала сюда, не разбудив меня. Но за дачей был пригорок. И можно скатить по дороге, выключив мотор.

Я не знал, что и думать. Хлопнувшая дверца машины означала намерение удалиться. Но невыключенный свет! Никакой вор, даже самый неопытный, не допустит такого нелепого промаха, всерьез собравшись оставить место преступления. Я недолго мучился неизвестностью. За калиткой выросла тень, прошла в нее, к дому, и, не успел я отпрянуть, скрылась из моего поля зрения. События развивались со зловещей быстротой. Я помертвел. Что-то надо делать, надо действовать. Но я застыл у окна в каком-то ступоре, не в силах двинуться с места. Кажется, собственный ужас напугал меня больше, чем его причина. И застыл я, невольно удерживалась от глупостей, на какие он мог меня толкнуть.

Шаги стучали уже в коридорчике, разделявшем две верхние комнаты. Не знаю, что бы я делал, поверни он направо, а не налево… Да, как ни странно, я чуть ли не обрадовался, когда он взялся за ручку моей двери. Я ничего не видел в кромешной тьме и стоял остолбенев, будто все еще в бредовой надежде, что как-нибудь вдруг непрошеный визит не состоится. Но вот в комнату влез луч фонарика, тотчас обнаружил незастланную постель, а спустя долю секунды им был застигнут я сам у окна — идиотски растерянный, босой и в пижаме. Помнится, я поднял руку, чтобы заслонить глаза от слепящего света, но можно было счесть это и жестом беспомощного протеста.

Последовало молчание, и тот, кто держал фонарик, очевидно, вовсе не намеревался убегать. Я слабо попытался придать нашим отношениям некоторую естественность.

— Кто вы такой? Что вам угодно?

На мои вопросы, глупые и неуместные в равной мере, я получил ответ, или отсутствие ответа, которого они заслуживали. Я сделал новую попытку: