Барабаны пустыни

будто не веря, что увиденное им не было миражем. Когда он вернулся, то прочел в глазах собеседников немой вопрос. Как бы в ответ, он погрозил им пальцем и снова водрузился на стульчик. Затем на узкую улочку въехал грузовик, нагруженный домашней утварью, и на скорости, подняв тучу пыли, что весьма не понравилось хаджи Абдессаляму, подкатил к бывшему дому маэстро Масуда, купленному им, судя по слухам, за фантастическую цену. Один из собеседников устремил вопрошающий взгляд на хаджи Абдессаляма в ожидании информации о новых поселенцах. Тот без слов дал понять, что за этим дело не станет — нужно лишь набраться терпения.

На следующее утро хаджи Абдессалям открыл свою лавку немного раньше обычного и, заняв свой наблюдательный пост, принялся ждать. Спустя некоторое время из дома вышла Умм Дафаир, направляясь в школу. Хаджи буквально приковал свой взгляд к девушке. Проходя мимо, она смущенно взглянула на него. У хаджи екнуло сердце. Он ожидал, что девушка поздоровается с ним, однако та молча проследовала дальше.

Известие о приезде красавицы очень быстро докатилось до уличной молодежи, и небольшая площадка у лавки хаджи Абдессаляма сделалась вдруг постоянной резиденцией парней. Каждый день в определенный час они стали собираться на этом месте, несмотря на тщетные старания хаджи разогнать их. Не успевала Умм Дафаир появиться в дверях дома, как взгляды обращались в ее сторону. Омран трагическим голосом восклицал: «Она красива, клянусь жизнью!» Мифтах, перекрикивая других в тщетной попытке получить отклик, вопил: «Умм Дафаир?! Да она же длинная!» Это было, конечно, для отвода глаз, так как его друзья утверждают, что он, не мешкая, написал песню, посвященную У мм Дафаир, но прячет ее от всех.

Вообще, все события так бы и текли в привычном русле, если бы против попыток молодежи познакомиться с У мм Дафаир не выступил шейх Мухтар. С него все и началось. При встрече с У мм Дафаир он брал ее за руки и что-то нашептывал ей на ухо. Что именно — никто, как ни старался, подслушать не мог.

Когда подобного рода действия повторились несколько раз, по улице поползли сплетни, что шейх Мухтар «положил глаз» на красавицу. Однако бесплодные слухи так и умерли через несколько дней — если они и имели под собой почву, правоверные жители улицы все равно никогда бы этому не поверили.

Молодежь пыталась прорвать блокаду, которую установили шейх и хаджи вокруг Умм Дафаир. Причем у каждого парня была своя тактика. Мифтах считал, что лучше всего подкарауливать Умм Дафаир в укромном месте подальше от дома, и каждый раз, когда встречал ее, краснея от волнения, произносил свое единственное и неизменное: «Как дела, Умм Дафаир?»

Что касается Айяда, то у него был свой путь — подобраться через сестру, которая училась с Умм Дафаир в одной школе.

Али попытался было использовать младшего брата Умм Дафаир, однако с треском провалился. На улице до сих пор вспоминают скандальную историю, в которую попал Али после передачи письма для Умм Дафаир через ее брата. К несчастью, ее отец узнал об этом. Он встретил Али у лавки хаджи Абдессаляма, на глазах разорвал злополучное письмо, бросил клочки ему в лицо, обвинил во всех смертных грехах и вроде бы намеревался побить его. С этого дня Али обходит дом Умм Дафаир стороной. Правда, его друзья утверждают, что они таки встречаются тайком. Однако болтовня эта ничем не подтверждена.

А шейх Мухтар и хаджи Абдессалям тем временем настойчиво пытались убедить отца Умм Дафаир, чтобы его дочь одела фирашию. Но отец отвечал отказом. Поэтому шейх и хаджи всячески распространяли сплетни относительно дурных нравов вновь прибывшей семьи.

С течением времени отец Умм Дафаир почувствовал, что на него смотрят взглядом, в котором читался определенный и вполне понятный ему смысл — ему была объявлена скрытая война. Правда, молодежь встала на его сторону и стала регулярно писать на стенах лавки хаджи Абдессаляма такое, что тот задыхался от гнева, когда, открывая лавку, видел эти крупными буквами выведенные слова.

В один прекрасный день у хаджи лопнуло терпение. Он послал записку шейху Мухтару, который тут же явился и прямо с порога услышал приговор: «Эта семья должна убраться отсюда!» Хаджи Абдессалям, умышленно повысив голос, добавил: «А Мифтах, Айяд и Али?!» Потом они оба скрылись в лавке и долго о чем-то совещались.

Наконец шейх Мухтар вышел с удовлетворенным видом, а хаджи Абдессалям уселся на своем месте, бросая злые взгляды на Мифтаха, Али и Айяда. Те, как ни в чем не бывало, о чем-то беседовали, искоса поглядывая на старика. Иногда их разговор прерывался громкими взрывами смеха, что совершенно выводило из себя хаджи. Его так и подмывало наброситься на наглецов, и, вероятно, он так бы и поступил, если бы не вспомнил мудрое изречение: «В драке виноват более умный». «Ну ничего, вы еще свое получите», — думал хаджи.

Проходили дни, ничего не менялось. Молодежь продолжала строить планы, как добиться расположения Умм Дафаир, а хаджи Абдессалям, несмотря на твердое намерение изгнать эту развратную семью, решил дождаться более благоприятного момента и отложил на время реализацию своего плана. Единственное, что изменилось в его жизни, — это то, что он начал открывать свою лавку намного раньше, до выхода Умм Дафаир в школу. Сидел и пристально наблюдал за дверьми ее дома. Любой, кто увидел бы его в эти утренние часы, наверняка заметил бы в глазах хаджи отрешенность и тоску.

Так оно и случилось. Некоторые жители улицы заметили, что в последнее время хаджи изменился, стал каким-то рассеянным, но никто не догадывался об истинной причине. А дело-то было в том, что хаджи чувствовал душевное томление. Поначалу он не обратил на это внимания, но через неделю поймал себя на том, что смотрит на Умм Дафаир теми же глазами, что и уличная молодежь. Да, старик влюбился!

И вот однажды утром хаджи, как обычно, открыл свою лавку, бросил нетерпеливый взгляд на стену противоположного дома — и остолбенел. На ней крупными красными буквами было выведено дважды: «Хаджи влюбился в Умм Дафаир!» Сердце паломника забилось, будто молоты по наковальням застучали в аду, глаза не отрываясь смотрели на написанные слова. Он сорвался с места и скрылся в лавке. Да-да, ему стало ясно, что тайна раскрыта и теперь он станет для жителей этой улицы предметом сплетен и насмешек на долгие-долгие годы!

…Поздним вечером на улицу уныло выехала нагруженная ветхим скарбом телега, за которой шел хаджи Абдессалям. Двигался он в изгнание настолько медленно, что казалось, будто некая скрытая сила пытается пригвоздить стопы его ног к угомонившейся за долгий жаркий день пыли на дороге. Однако правоверный отдергивал их от земли и шагал вперед, пока не скрылся во мраке.

Перевод А. Макаренко.

СПРАВКИ ОБ АВТОРАХ

Али Мустафа аль-Мисурати. Один из крупнейших ливийских прозаиков. Родился в г. Мисурате (Ливия) в августе 1926 года. Учился в Каире и Александрии. Получил высшее теологическое образование в старейшем в мире мусульманском университете — Аль-Азхаре, в Египте. Некоторое время работал преподавателем арабского языка. Принимал активное участие в национально-освободительном движении в Ливии. Занимал пост директора ливийского радиовещания, председателя Высшего совета по вопросам искусств и литературы, члена административного совета Ливийского информационного агентства. Вел активную политическую и общественную деятельность, избирался в парламент страны (1960–1964 гг.). В 60-е годы был главным редактором журнала «Хуна Тарабулюс аль-Гарб», основал газету демократического направления «Аш-Шааб». Один из основателей и руководителей Союза писателей и творческих работников Ливии, председателем которого он был избран в 1983 году.

Автор более 25 книг — художественных произведений, литературоведческих исследований, очерков по истории Ливии и ее культуре, сборников публицистических статей.

Из прозаического творчества аль-Мисурати наиболее известны сборники: «Посланец и другие ливийские рассказы» (1962), «Порванный парус» (1963), «Горсть пепла» (1964). Весомым вкладом в историю ливийской культуры стали составленный писателем сборник ливийских народных пословиц и поговорок (1982), а также сборник ливийского фольклора «Джоха в Ливии» (1958).