Барабаны пустыни

Перевод Н. Журавлевой.

Халифа ат-Тикбали

Достоинство

Необъятная пустыня безмолвно простиралась под пологом ночи, всецело подчинившись ее власти. Находившийся неподалеку от меня экскаватор лихорадочно работал ковшом, вгрызаясь в чрево пустыни, гневно и мстительно вырывая из ее недр куски живой плоти.

Я сидел на открытой площадке перед складом, наблюдая за звездами, которые о чем-то шептались друг с другом, весь во власти очарования, завладевшего моим разумом и сердцем. Я чувствовал покой и умиротворение, наслаждаясь нежным, теплым ветерком, который овевал мне лицо, неся с собой тысячи приветов из неизведанных далей.

Прежде я никогда не работал ни в этом, ни в других военных лагерях и пустыню увидел впервые. Поэтому мне не терпелось разглядеть все, что меня окружало. Первую неделю я с жадной радостью наблюдал за окружающим меня миром: новой жизнью, новыми людьми, покорителями пустыни. Эти незнакомые мне люди вызывали у меня чувство уважения, потому что разгадали тайну пустыни. Она вошла в их кровь и плоть, она оставила свой отпечаток на их суровых, обожженных солнцем лицах, в крепких поджарых телах людей, привыкших к нелегкой жизни в этом песчаном океане.

Я сидел и всматривался в ночь, как вдруг из тьмы возникли три силуэта. Они вошли в круг света, который струился из окон склада и растекался по близлежащим дюнам… Они двигались в моем направлении. Я тотчас же очнулся от своих грез. Они подошли вплотную, остановились и стали смотреть на меня в упор. Это были трое американцев, работавших на экскаваторе. Их лица и руки были обожжены солнцем, одеты они были в какую-то рвань.

Один из них, нагло усмехаясь, произнес:

— Эй, есть у тебя арбуз? Нам нужен арбуз.

Я знаю их язык и поэтому понял, чего они хотят, однако сделал вид, что не понимаю, и переспросил:

— Что?

— Я сказал — арбуз, мы хотим арбузов, — повторил он раздраженно.

У меня тревожно заколотилось сердце. Я, не знаю почему, почувствовал себя обиженным и оскорбленным. Может быть, причиной тому были их наглый вид и поведение или, может, мне показалось унизительным выполнять их требования?

То, что находилось на складе, не принадлежало мне лично. Мне вменялось в обязанность выдавать им то, что они захотят, но это «что захотят» пронзало болью мою душу, оскорбляло меня, заставляло чувствовать, что я не в своей стране и что каждый может нагло и открыто диктовать мне свою волю. Я спросил, пытаясь выиграть время:

— Вам в самом деле нужен арбуз?

Мой вопрос, наверное, выглядел нелепо, но их ответ показался мне еще нелепее:

— Мы тебе ясно сказали, что нам нужен арбуз. Гони его сюда и заткнись.

Я еще не решил, как мне поступить, и пока хотел потянуть время, чтобы собраться с духом и успокоиться. Неожиданно для себя и полностью сознавая безрассудство и нелогичность своего поведения я ответил:

— У меня нет для вас арбузов. Я не дам вам арбуз.

Мне не следовало этого говорить. Я не мог не знать, что буду наказан и, возможно, даже уволен с работы за такие слова. Более того, я был уверен, что они возьмут то, что хотят, как бы я ни противился этому, а я не в состоянии даже силой помешать их намерению.

Да, я знал это, но продолжал упрямо стоять на своем. Мы порой под влиянием эмоций ведем себя вопреки логике, и тогда разум бессилен нам помочь, несмотря на очевидную абсурдность и ошибочность нашего поведения.

Мое поведение тоже было неразумным и нелогичным. Я вел себя как рассерженный ребенок, который отказывается есть или же идти в школу, прекрасно сознавая, что его заставят это сделать и что для него же лучше послушно выполнить требование родителей.

Ошарашенные моим отказом, они закричали:

— Что?! Ты не даешь нам арбузов? Ну-ка вставай и неси их сюда!

Их изумление и гнев меня не удивили. Я сам поражался собственному поведению, и, если бы у меня потребовали объяснения, я был бы не в силах этого сделать. Что-то таившееся в моей душе мешало мне выполнить приказ. Я чувствовал, что мое достоинство задето. Конечно, им было все дозволено. Ведь им всегда достается все лучшее, а нам, арабам, — отбросы. Но я отказывал им не потому, что люблю арбузы, и не потому, что мне их было жалко. Этих арбузов всегда полным-полно. Но они предназначались нам, арабским рабочим: иностранцы, как правило, их не ели, предпочитая более изысканные фрукты. Каждый день их ублажали новым сортом фруктов, мы же ели ежедневно арбузы и в обед, и в ужин. Они получают все, что пожелают, и притом высшего качества. Нас же ограничивают мизерными нормами. Я завидовал им, негодовал, но всегда сдерживался, уговаривая себя, что они — специалисты, что их зарплата намного выше моей и они, следовательно, вправе лучше питаться… Но зачем им еще наши арбузы?

Я чувствовал, что они намеренно хотят оскорбить и унизить меня. Зачем им арбузы? Они ведь не едят их. Их желудки не привыкли к такой примитивной пище. Они наелись до отвала во время ужина. Почему же они требуют добавки и почему именно арбузов?

— Нет, — произнес я, — я не дам вам арбузов. Уходите, вы уже получили свое, и больше я вам ничего не могу предложить.

Один из них с угрожающим видом подошел ко мне и занес руку для удара. Это был здоровенный детина, выставлявший напоказ свой обнаженный торс, чтобы все видели его мощные бицепсы и татуировку. От страха я отпрянул назад. Мое положение было незавидным. Их было трое, а я один. Арабские рабочие находились от нас далеко… Потом, даже если я их и одолею, что весьма сомнительно, меня арестуют и объявят смутьяном.

— Тише-тише, нечего демонстрировать силу… Идите к управляющему.

Верзила продолжал медленно надвигаться. Я отступал все дальше… Я испытывал смешанное чувство страха и желания вступить в драку.

— Тебе все же придется дать нам арбузы. Мы тебя заставим.

Обернувшись назад, чтобы не споткнуться обо что-нибудь и не упасть, я сказал:

— Не дури. Я не дам тебе арбузов. У меня их нет.

— Это мы посмотрим. Ты достанешь арбузы и дашь нам. Это наше последнее слово.

Пятясь назад, я коснулся спиной стены склада. Отступать было больше некуда. Невольно, словно ища спасения, я оперся о железную стенку.

Страх лишил меня сил. Мои нервы были напряжены до предела, сердце бешено колотилось. Я не знал, как поступить. Меня подмывало сказать «дайте мне посмотреть, может быть, там есть арбузы», но я так и не произнес этих слов. Я не мог унизить себя перед ними. Представляю себе, как они тогда будут надо мной издеваться.

Верзила приблизился ко мне вплотную. Размахивая перед моим носом кулаком, он заорал:

— Говорят тебе, давай арбузы. Не то будет плохо… Дай ключ, я возьму их сам.

Он был разъярен. Лицо его раскраснелось от злости, глаза метали гневные молнии. Сразу было видно, что этот человек привык повелевать. С трудом превозмогая парализовавший меня страх, я повторил:

— Нет, я не дам вам ключа. Вы не имеете права брать ключ.

— Ну хорошо!..

Он молниеносно выбросил вперед свою здоровенную волосатую ручищу. Мне удалось уклониться от удара. Его рука, задев мое плечо, с силой ударилась о железную стенку склада. Это привело американца в еще большую ярость, и он в бешенстве закричал, дыша мне в лицо:

— Я тебе покажу, грязная арабская свинья!

Его слова полоснули меня, словно ножом, пробудив то, что до этого дремало во мне. Ослепленный гневом, я крикнул:

— Это ты — грязный американец… ты…

Теряя власть над собой, я двинулся на него. Сам не знаю, как это получилось, но я в тот момент ничего не видел вокруг себя, ничего не сознавал. И он попятился назад. Он меня испугался! Меня охватил сатанинский восторг: я стал надвигаться, размахивая руками, готовый сокрушить его.

Двое других американцев подошли и стали рядом с ним.

— Ему захотелось потягаться с нами. Ну что ж, мы доставим ему это удовольствие, — произнес один из них с издевкой.