Барабаны пустыни

Все замолчали.

И вдруг, когда уже ни у кого почти не осталось надежды, из темноты вынырнул Дамуми!

Дым и огонь

Дамуми — что отрубленный от дерева сук. Мать его умерла сразу после родов. Через год умер отец. Стал он жить у дяди — и тот умер от жажды, отправившись знойным летним днем на поиски своих заблудившихся верблюдов. Уже с тех пор, как Дамуми остался без матери, люди нарекли его злосчастным. А после смерти отца и дяди вовсе убедились в этом. Никому из близких не было до него дела, и зажил он неустроенной жизнью, непутевой, юность провел, бродя от палатки к палатке, пристраиваясь где придется. Остерегались его люди, но все же сочувствовали, никто не гнал от себя. Один приют даст, другой накормит, и так — пока не вырос. А работал он пастухом у одного из богачей, платившего ему едой да одеждой.

Стал Дамуми мужчиной, задумал жениться. Посватался и женился на одной разведенной, а через год развелся с ней, затем женился на девушке и опять развелся без видимой причины. Ну что после этого люди скажут?.. Пошла по Наджу молва: последняя его жена так и осталась девушкой, как была. А он и не пытался отрицать этого. Жил одиноко в своей палатке в Надже, но людей не сторонился, несмотря на замкнутость свою и равнодушие к женщинам. Ближе всех сошелся он с шейхом Мухаммаду. Они часто бывали друг у друга, наблюдали закат после вечерней молитвы, болтали, пили чай возле палатки шейха. Трех своих верблюдов Дамуми пас сам, а семь овец его ходили в одном стаде с овцами шейха бесплатно. Удивительно, но все девушки заглядывались на Дамуми, несмотря на слухи о его беде, — может, оттого, что хорошо пел, голос у него был грустный, бархатистый, а девушкам в Надже такие голоса нравились, а может, оттого, что много стихов помнил наизусть. А еще он знал уйму волшебных сказок и печальных легенд… А может, и оттого, что был он самым сильным в Надже: один мог свалить буйного верблюда, укротить верблюдицу-беглянку, оседлать на ходу резвого махрийца^[9]. Вот и приходили к нему люди, когда ни хитростью, ни силой не могли обуздать скотину. Недаром его прозвали «гвоздем» — он один мог оседлать и удержаться на спине скачущего махрийца.

Но вот случилось: Дамуми влюбился. Крепко полюбилась ему Тамима. Сказывали, что и она его любит. Люди замечали, что не отходят они друг от друга на гуляньях, где до полуночи засиживается молодежь, судачили про них. И стала Захра запирать Тамиму дома, запрещала ей ходить по вечерам на гулянья, кормила ее досыта плеткой покойного отца. Тогда посватался Дамуми к Тамиме через шейха Мухаммаду, но Захра наотрез отказала: Дамуми не мужчина, а ей потомство нужно, чтобы себя настоящей бабушкой чувствовать, не может Дамуми отцом быть, бессилен. Напрасно пытался шейх убедить ее, что это все пустые слухи, лживая молва, какую разносят люди каждый день по Наджу, по всему свету. Захра ответила пословицей: «Нет дыма без огня» — и пальцем показала: вот, мол, девушка, на которой он женился, так девушкой и осталась. И поклялась Захра напоследок, что Тамима станет его женой только через ее труп.

Впервые в жизни вернулся шейх Мухаммаду ни с чем. Тот, что всех молодых в Надже высватал и замуж выдал. А с Дамуми неудача — горше быть не может! Поведал ему все это шейх однажды после вечерней молитвы. Но Дамуми отнесся к известию спокойно, сказал, потягивая маленькими глотками зеленый китайский чай:

— Я все равно женюсь на ней!

При свете луны увидел шейх, как сверкнули глаза Дамуми, устремленные на горящие уголья, и промолвил так же спокойно:

— Аллах всеведущ!

С тех пор стали поговаривать в Надже, что Дамуми тайно встречается с Тамимой на пастбищах, несмотря на все запреты Захры.

Так оно и было до той холодной зимней ночи…

Поток

Восстановив равновесие, Дамуми попытался разглядеть во тьме вершину холма, но ничего не увидел. Понял: видеть далеко мешает свет фонаря. Вода мутная, ледяная, поток бушует. Дело плохо: в середине долины, у подножия холма, он еще не так взыграет. Дамуми вытащил шест из воды и, размахнувшись, воткнул его в нескольких шагах перед собой. Сделал осторожный, но широкий шаг. Поток ревел, становясь все глубже. Да, надо бы второй такой шест, как палаточный. Костыль шейха Мухаммаду маленький, с ним не удержишься — вон как хромать, изворачиваться приходится… Дамуми согнулся в три погибели, опираясь под острым углом на шест. Задержал дыхание, готовясь к следующему шагу. Почувствовал, как струя воды бьет по ногам. Он быстрым движением вытащил шест, с силой швырнул его вперед, напрягся, сделал громадный шаг — дальше, чем воткнул шест. Откинулся немного назад и, навалившись всем телом, укрепил свою опору. Поток налетал словно бешеный пес. Ноги дрожали, но он понимал, что останавливаться нельзя. Молниеносным движением выхватил шест, бросил вперед, шагнул. Неистовство потока достигло предела. Вода выбивала почву из-под ног. Дамуми глубоко дышал. Холода он не чувствовал. Дождь все еще шел, но и о нем он не думал, только вот одеяло намокло, отяжелело, не нужно оно ему вовсе, мешает… В свете фонаря он увидел неподвижное тело змеи, проплывавшее мимо: мертвая, скорее всего… Его не бросило в дрожь, как всегда, когда он слышал ее шипение, замечал ее в траве… Страх перед гадиной рассеивался лишь тогда, когда он ясно видел ее, видел всю, целиком, и вместе со спокойствием приходило страстное желание действовать. Он не отступал никогда… Почему страх перед смертельной опасностью проходит, только когда столкнешься с ней лицом к лицу? Наверное, и солдат забывает обо всем на свете и побеждает свой страх, когда начинается сражение…

Его прошиб пот. Надо бы перевести дух. Дамуми оперся о шест. Поток стремился подобраться поглубже под ноги, вырвать человека, как он вырывает траву, деревья — с корнем. Дамуми сопротивлялся. Не поднимая ног, переносил тяжесть тела с одной на другую… Только вперед! Он слегка передвинул шест — дальше нельзя, сорвет. Шаг, другой… Нога зацепилась за каменную глыбу, и он с трудом удержал равновесие. Поток зверел, подбираясь все выше. Вода стала заливать фонарь. Впервые в жизни Дамуми охватило отчаяние. Он сделал шаг, еще один. Фонарь потух — ничего! Еще шаг, еще… Дамуми угодил в яму. Прежде чем вода успела накрыть его с головой, он закричал, собрав последние силы: о господин мой Абдессалям аль-Асмар! — и погрузился в воду. Вода заливала легкие, и на мгновение ему почудился голос из «нижнего мира» — голос ангела смерти Азраила…

Тамима, подпоясанная четками шейха Мухаммаду… Смерть, миг расплаты… мученичество… Свидетельствую, нет бога, кроме аллаха и… Его понесло вниз. И вдруг — шипы! Что? Шипы! Ах…

Дамуми вынырнул, вцепился в ветви дерева, поднатужился что было мочи и встал на ноги. Одеяло шейха, его посох, фонарь — все унес поток. Так, держась за ветви, Дамуми стоял, сопротивляясь течению, налетавшему словно бешеный пес. В рот набилась трава, верблюжья шерсть и… скарабей! Сплюнул. Слава аллаху, не скорпион. Ехидны и черные скарабеи гибнут в воде. Только скорпион живет — сопротивляется… Дамуми вздрогнул и неожиданно для себя почувствовал, что голоден. Правая рука его все еще сжимала шест.

— Тамима!.. Тамима!

Ему ответило лишь хищное рычание потока. Дрожь в коленях не унималась, если бы не дерево, ему несдобровать. Разве может быть смерть страшнее этой? Подумал о Тамиме: жива ли еще? Он глубоко вздохнул и, отпустив ветвь, схватился обеими руками за шест: какие-то темные нити ползли по дереву. Кровь… Весь мир был против него… И аллах тоже? Ведь он послал ему это дерево… Или он дойдет до холма, или погибнет. У него остался только шест, он для него опора, ниспосланная свыше. Верный друг! Собрав все силы, Дамуми шагнул. Тьма, кромешная тьма. Надо сделать несколько шагов туда, откуда его снесло. Ближе к холму, подальше от ямы. Двигаясь против течения, надо держаться левее. Он опустил ногу и тут же отдернул назад. Яма! Он воткнул шест в дно и, истошно крича, прыгнул как можно дальше. Упал. Ударился головой обо что-то твердое, ощупал рукой: камень! Холм! Холм! Он пополз вверх, сжимая шест в правой руке. Он никогда не думал, что холм такой высокий. Вот он, корабль спасения. Цел… Знать бы, жива ли Тамима там, на холме.