Барабаны пустыни

Мисбах Саид начал дрожать. Наклонившись к лейтенанту, он спросил:

— Если Джаббур был свободен, то почему он все же пытался опереться на тебя?

— Если ты считаешь, что он подчинялся власти, — сказал лейтенант, — то почему он осмелился поднять голос против меня, перетянуть наивных людей на свою сторону? Он знал, что никто не придет к нему на помощь. Туареги ведь учили его, как жить в этом мире. Он избрал пустыню, и смерть стала платой за свободу. Власть не оберегает тех, кто поднял против нее свой голос, противопоставил себя ей. До тех пор пока власть обеспечивает тебя хлебом, заботится о тебе, оберегает тебя, ты не должен терять головы и во всеуслышание заявлять о своей вражде к ней. Она платит тебе за молчание. Она навсегда покупает твое молчание. Тем, кто избрал свободу, остается лишь искать убежище в пустыне.

Мисбах воскликнул с угрозой в голосе:

— Оправдание преступника отвратительнее самого преступления! Подожди… Дай мне только добраться до столицы. Я разоблачу тебя в прессе, опишу во всех подробностях твое преступление и не остановлюсь „перед тем, чтобы подать на тебя в суд.

Лейтенант улыбнулся и сказал:

— Ничего у тебя не выйдет. У тебя нет ни одной улики против меня. Настоящее преступление совершила пустыня. Никто его не убивал, его убило стремление к свободе. Свобода — вот истинный преступник, которого следует вызвать в суд. Что же касается меня, то я не совершил ничего предосудительного… просто немного опоздал. Опоздал немного. Ну, умышленно, на несколько часов или, может быть, на полдня. Но этого было достаточно, чтобы остальное довершила за меня пустыня. Не такое уж суровое наказание от имени власти, против которой он взбунтовался и из рук которой отказался принимать хлеб. Моих признаний никто, кроме тебя, не слышал. Необходимо свидетельство третьей стороны, чтобы доказать мое преступление, как ты это называешь.

— Но ведь есть люди, которые выступят свидетелями на моей стороне. Они рассказывали о твоей ненависти к Джаббуру и ненависти твоих сообщников — губернатора и начальников уездов. Люди любили его. Они выступят свидетелями против тебя. Ты ненавидел его, потому что он видел вас насквозь. Я раскрою…

— Хватит, — холодно прервал его лейтенант. — Одного знания правды в наше время недостаточно, чтобы подвергнуться преследованиям. Знаешь ли ты, что мой родной брат тоже был оппозиционером?

Он сделал паузу, наблюдая, как пыль струится по ветровому стеклу, затем продолжил:

— Мой брат был настолько упорным оппозиционером, что власти быстро поняли, как он опасен для них. И неожиданно он исчез.

У Мисбаха вырвался крик изумления:

— Исчез?!

— Да, исчез, и никому ничего не известно о нем до сегодняшнего дня.

— Как он мог исчезнуть?

Не обращая внимания на его вопрос, лейтенант продолжал:

— Однажды я узнал подоплеку этого события, но мне пришлось выбирать: либо бороться за правду, либо навсегда отказаться от нее.

— Ты предал свою совесть?

— Да, я хотел жить, я выбрал хлеб.

Мисбах Саид насмешливо произнес:

— Сменял правду на хлеб.

— А почему бы нет?

— Ты же предал свою совесть!

— А почему бы нет?

Снова воцарилось молчание. На какое-то время лейтенант погрузился в раздумье, устремив невидящий взгляд в ветровое стекло, а затем вновь обратился к Мисбаху. Впервые в его голосе не было обычной жесткости.

— Как бы я хотел, чтобы ты меня понял.

Он повернул ключ зажигания и нажал на газ.

* * *

В кофейне аэродрома «Сабха» они сидели друг против друга. Мисбах Саид сдал свой багаж и ожидал объявления о посадке в самолет. Лейтенант молча рассматривал пассажиров.

Через громкоговоритель пассажиров пригласили на посадку в самолет. Мисбах и лейтенант обменялись быстрыми взглядами. Перед тем как Мисбах растворился в толпе пассажиров, его нагнал лейтенант и прошептал:

— Не очень-то полагайся на людей…

В самолете Мисбах выбрал кресло рядом с иллюминатором. Лейтенант все еще стоял в толпе провожающих. Загадочная улыбка застыла на его губах. Через несколько минут самолет взревел моторами и, пробежав несколько сот метров по бетону, оторвался от земли. Внизу расстилалась желтая пустыня. Мисбах пытался забыть обо всем, что с ним произошло. Но это было невозможно. Грохот барабанов продолжал звучать в его ушах, заглушая шум «Каравеллы», плывущей в прозрачной голубизне.

Перевод И. Тимофеева.

Внеочередная молитва

Начало

Дамуми явился из тьмы, точно сама судьба: его не видели в Надже целых три дня. В этой суматохе, среди криков и воплей, о нем и думать забыли, забыли, что в таких случаях обычно просили его о помощи.

Взоры всех устремились к нему, наблюдая, как он мечется в поисках шейха Мухаммаду. Сверкнула молния, грохнул гром, на землю обрушились потоки воды. Дамуми приблизился к шейху и шепотом спросил:

— Что здесь происходит?

Шейх приподнял голову — и снова уронил ее на грудь. Дамуми увидел, как он схватился за четки. Теперь уж, наверное, не дождаться ответа. Однако…

— То, что видишь, — услышал он. — Каждый раз этот поток для нас — благодеяние и проклятие аллаха… Без него — зло… И в нем — зло.

Шум вокруг замер — люди, верно, прислушивались к их разговору. Дамуми чувствовал: они молча следят за ним.

Глухим голосом шейх добавил:

— Вот он — год жизни…

Ярко сверкнула молния, и, когда смолкли раскаты грома, послышался голос Дамуми:

— Велики ли убытки?

Шейх подождал, пока утихнет гром.

— Тут похуже убытков, сынок…

Дамуми вздрогнул. Подвинулся поближе к шейху, который покорно сидел под дождем на корточках, завернувшись в одеяло.

— Значит…

— Нет, нет! — прервал его шейх. — Пока нет… Но разве ты не слышал причитаний твоей тетки Захры?

Дамуми напряг слух. Крики людей то затихали, то нарастали вновь, и тут же все звуки покрывал рокот взбесившегося грома. Дамуми тряхнул головой:

— Я ничего не слышу. Вопят, как в день Страшного суда. А что, с ней случилась беда?

Шейх помедлил, прежде чем ответить:

— Ничего с ней не случилось… Впрочем, да, случилось.

Он поднял голову: Дамуми стоял перед ним, промокший до нитки. Их глаза встретились, и, несмотря на темноту, Дамуми заметил слезы в глазах шейха. Почему он плачет? Значит, есть какая-то серьезная причина. Дамуми внезапно почувствовал, что сейчас шейх сообщит что-то страшное: беда уже случилась или случится вот-вот…

— Тамима! — произнес шейх и уронил голову.

Дамуми рванулся к нему всем телом, упал на колени, схватил за руку. Шейх перестал перебирать четки, поднял на Дамуми глаза, забормотал что-то невнятное. Не выдержав пристального взгляда Дамуми, он вновь прикрыл веки. Сказал с закрытыми глазами:

— Нет. Пока нет… Пока — нет.

Дамуми взорвался:

— Что значит «пока нет»? Шейх Мухаммаду! Не лги мне. Или все уже кончено, или…

Шейх прошептал:

— Смотри. — Пальцем указал на долину. Дамуми в бешенстве оглянулся. Шейх с горечью бросил:

— Она там!

Сквозь мрак и дождь Дамуми пытался разглядеть долину, залитую водой. Прислушался. Повернулся к шейху, не поднимаясь с колен.

— Ты уверен, что она там? То есть… ее не смыло… — он перевел дух, — пока?

— Она кричит. Это из-за шума не слышно. Там, посреди долины, есть холм. Она на холме, слава аллаху.

Дамуми, поднимаясь, спросил шейха, который снова вернулся к своим четкам:

— А мужчины так ничего и не сделали?

— Они ждут…

Откашлявшись, он продолжал с отчаянием в голосе:

— Они ждут, пока поток не утихнет немного, на то воля аллаха. А мужчины в наше время что женщины. Ты знаешь…